Когда ты был старше. Кэтрин Райан Хайд

по центру. Левая рука двигалась следом, собирая колечки, оставляя сердцевины на столе и бросая идеальные круги в проволочную корзину.

      – Хотите поговорить об этом? – спросила она.

      – О чем? – спросил я, думая, что становлюсь похож на своего брата. Я только и мог вообразить, что она имеет в виду яйца на витрине, а тут много обсуждать и не требовалось. Я, во всяком случае, к этому не стремился.

      – Вы сказали, что намучились ночью с Беном.

      – А-а. Было дело. Н-да. Не столько ночью. Скорее вечером. Потом он ушел спать в восемь часов, все это забыв, а я сам устал так, что не спал до половины четвертого, а потом в двадцать минут седьмого Бен поднял меня с постели, чтобы я отвез его на работу. Вот потому-то у меня и усталый вид. То есть больше обычного.

      – Выпейте кофе.

      – Отличная мысль!

      И я пошел и налил себе чашку.

      – Вот, – сказала она, когда я вернулся с кофе и сел. – Хотите об этом поговорить?

      Я засмеялся. На душе было хорошо. Уж и не помню, когда такое случалось в последний раз.

      – Вроде только что поговорил.

      – Что ж, прекрасно. Если это все, что вы хотите сказать, тогда прекрасно. Вам решать.

      Подув на кофе, я сделал несколько глоточков. Больше никакой другой кофе пить не стану. Если же все-таки придется такое делать, то никакой другой не будет так хорош.

      – Он не понимает… про мою маму. Нашу маму. Он словно буквально не понимает, что означает смерть. Нет, я вовсе не виню его. Просто хочу сказать, Бен способен осознать только то, что доступно его пониманию. Поэтому он до сих пор думает, что мама вернется, отчего у меня разрывается сердце. Вот я и пытался найти подходящий способ помочь ему с этим. Я просто сказал, что, может, даже если он не сможет больше видеть ее, он все равно будет чувствовать ее. Чувствовать, что она рядом. И это оказалось ошибкой. Началась истерика. На… ладно, не хочу преувеличивать и утверждать, что на часы. Минут на двадцать пять, может быть. Только… позвольте признаться, что по ощущениям будто не один час и не два.

      Она опустила сетку с пончиками в горячее масло, и шипение и жар заставили меня вздрогнуть. Она глянула через плечо.

      – Если случилась истерика, значит, он понимает.

      – В каком-то смысле. Да.

      – А вы? А вы чувствуете, что ваша мама все еще с вами?

      – Вчера вечером почувствовал.

      – Хорошо.

      Долгое молчание. Достаточно долгое, чтобы достать пончики из кипящего масла, и теперь я смотрел, как их глазировали большой разливной ложкой прямо на подставке, а излишки глазури стекали обратно в металлическую емкость.

      Девушка подала мне пончик на бумажной тарелочке.

      – Осторожно, – предупредила она, – горячий. – Потом, как раз когда я меньше всего ожидал, спросила: – Вы собираетесь определить его в какое-нибудь специализированное место?

      – О, нет, – выпалил я, даже не успев подумать. – Такого моей маме я бы сделать не смог. Я причинил ей достаточно боли для одной жизни.

      Она склонила