Номах. Искры большого пожара. Игорь Малышев

под ногами Соловьёва.

      – Земля течёт, раны затягивает, – подумал он, вспоминая воронки, оставленные артналётом.

      Щенок почувствовал мокреть от пропитавшегося водой кителя, зашевелился, заскулил.

      – Есть хочешь, – догадался Соловьёв.

      Он достал из кармана расползающийся в руках мокрый хлеб и принялся кормить щенка. Одним ломтем хлеба наесться трудно, но им удалось. Щенок затих, да и человек почувствовал себя лучше.

      Ливень кончился, вышло солнце. Поле задымилось, испаряя влагу.

      – Смотри, земля дышит, – сказал щенку Соловьёв. – Ты дышишь, я дышу. Вот и земля дышит.

      Сытый щен сопел ему теплом в мокрый живот.

      – Ну, спи, спи…

      Он старался идти по обочине дороги или между колеями, где росла трава, называемая гусиными лапками. Там меньше скользили ноги.

      Парило страшно. Соловьёв снял китель, обвязал рукава вокруг пояса.

      Чистое небо проливалось на землю свежим молодым жаром.

      Одежда высохла, лишь в ботинках продолжало чавкать и хлюпать.

      Соловьёв закрыл глаза и шёл, прислушиваясь только к земле под ногами, дорога сама вела его. Ветер тонкий, прозрачный, словно стеклянный, если бы стекло только могло течь над степью, обвевал его голову, студил виски, холодил короткостриженый затылок.

      Трещали кузнечики, расписывали небо жаворонки и стрижи. Степь жила своей звонкой летней жизнью. А внутри Соловьёва стояла всё та же незамутнённая тишина, вошедшая туда с последним взрывом. И было ему от этого радостно и невозможно странно.

      Соловьёв понимал, что с ним что-то случилось. Что-то большое и необратимое. И жизнь его теперь потекла совсем другим руслом, о существовании которого он никогда раньше не догадывался.

      Пустельга

      Парит пустельга над степью. Высматривает добычу. Раскинуты светлые в крупных чёрных крапинах крылья, трепещут перья, омываемые потоком воздуха.

      – И-и! – кричит она, обозревая землю будто свою собственность.

      Горит над пустельгой весеннее солнце. Играет на оперении хищника, просвечивает полупрозрачный изогнутый клюв.

      Острый глаз пустельги видит под собой чёрную дорогу, пересекающую степь, топкие кочковатые полосы грязи, широко раскинувшиеся по обеим сторонам дороги.

      Всё тихо. Ничто не шевельнётся. Только трепещут перья пустельги, прошиваемые ветром.

      – И-и! – снова кричит пустельга.

      Из-за горизонта появляется конная колонна. Медленно, словно попавшая в колею змея, движется по дороге. Чавкают по грязи копыта коней, сухо звякают удила.

      Ветер размывает струйки табачного дыма. Круглые фуражки делают всадников похожими на грибы с непропорционально маленькими шляпками.

      – И-и! – пронзительно кричит пустельга, то ли досадуя, что добыча слишком велика, то ли предупреждая о чём-то.

      Колонна утомлена. Это видно и по шагу коней, и по движениям всадников.

      От края до края земли растягивается колонна, и кажется, будто она охватывает всю планету.

      Пустельга