Ермак. Том II. Евгений Александрович Федоров

сразу распахнулся яр. Под ним, ломая ледяной покров, разлилась река.

      – Жаровля! – облегченно вздохнули дружинники.

      Савва скинул шапку, перекрестился:

      – Ну, теперь, браты, плыть и плыть по стремнине до самого Лукоморья.

      Хорошо и весело стало на душе! Весенняя Жаровля тешила ее звоном в лесу, в еланях, в болотинах, на пойме. А тут, словно заждались, вдруг на север двинулись шумные перелетные стаи. Стон и журчанье лилось с мирного теплого неба: курлыкая, спешили в дивное Лукоморье журавлиные косяки. Как легкие далекие парусники в синем океан-море, величественно плыли на своих белоснежных крыльях лебеди.

      Пришел песенный час в этот суровый край – все пело: и оживший лес, и талая, налитая соками жизни земля, и ручьи, и птицы, и сам чистый, прозрачный, искрящийся воздух!

      Перевал давно остался позади. В легком мареве все еще синел Урал-Камень, а впереди ждала быстрая путь-дорога по шалой воде.

      Казаки спустили свои малые плоскодонки; бурная вешняя вода подхватила их и понесла на восток. Ну, как тут не запеть, если сердце жаждет радости. Ермак взмахнул рукой, и на ертаульном судне взвилась песня, поплыла над рекой, над лесами, над затонами:

      Сине море колыхалося.

      Орел с лебедем купалися…

      И впрямь, в тихой заводи, трепеща крыльями, кружились в брачном танце лебедь с лебедушкой. У берегов билась рыба, плескалась, сверкала, ярая вода затягивала на отмели икру.

      Река набирала силу. Любо плыть по сильной гулевой воде! Берега были тихи и пустынны. Зацвели вербы.

      Казаки перекликались, просилось им на сердце заветное:

      «Здравствуй, весна… Здравствуй, сибирская сторонушка! А на Руси березол[8], давно пасечники выставили из омшанников на солнышко ульи, окуривают пчелок. Ох, и веселая пора, молодость кружит девичьими хороводами, играет в горелки! А тут? Эх, Журавлик – шалая вода, неси вперед, неси к свет-солнышку, на широкий простор!»

      2

      По вешнему быстрому Журавлику сплыли дружинники в Баранчу, а по ней спустились до Тагил-реки. На берегах золотился песок, а над водами поднимались корабельные жаровые сосны. Ермак позвал Пимена:

      – Гляди, сколь звонок лес! Клич плотников, строй струги.

      – Ох, батька, поверишь ли, сердце сомлело от радости, – с готовностью отозвался устюжанин. – Не струги, а лебедей белогрудых слажу.

      Не откладывая, он собрал десятка два плотников, и застучали топоры. Все войско впряглось в работу: валили лес, тесали, тащили на берег, где Пимен по-хозяйски покрикивал:

      – Круче, круче поворачивайся!

      На устье Ермак облюбовал холм, и тут казаки стали ставить Новый городок.

      – И к чему он нам, если плывем дале? – удивился поп Савва.

      Атаман ухмыльнулся в курчавую бороду:

      – В молитве и сказаниях силен ты, а в походе дите. Не на гульбу идем, и враг неведом. При неудаче и удаче городок сгодится.

      Иванко Кольцо тряхнул кудрями и сказал на это:

      – А мы дуром,

8

Березол – апрель.