Кровь и вода. Допотопное фэнтези. Анна Федорова

шаг будет трудным. Зачем ему это?

      Но Шемхазай смотрел на нее с нежностью, и было непохоже, что он тоже предвидит тяжелую работу – попытки понять друг друга. Скорее, наоборот. В его глазах светилось какое-то обещание – чистое, вдохновляющее.

      Он вспомнил, как Азраэль говорил: «Есть вещи, которые можно пережить лишь в человеческом теле. Боль, например. Но не только».

      Большинство городских проповедников сходились на том, что телесные наслаждения греховны, что не мешало процветанию соответствующих заведений, а напротив, способствовало этому. Мужчины в то время искали удовольствий так яростно, как будто каждый день был последним. Городские законы не препятствовали этому прямо, и неудивительно: налоги с домов наслаждений шли в казну, и все были довольны. Разве что некоторые вздыхали о мифических старых временах, когда мужья и жены хранили друг другу верность. Но эти рассказы были такими же странными, как рассказы о том, что когда-то ночные улицы были безопасными.

      Стражников на улицах становилось все больше и больше, а цена их молчания – все меньше и меньше; они поразительно легко вступали в сговор с кем угодно. Правитель создал особые отряды для проверки стражей на неподкупность, и их постигла та же судьба. Единственными, кого невозможно было подкупить, оставались… да, Гвардия. Но звать на помощь Гвардию мало кто рисковал.

      ***

      – Оберон! – тихонько позвала Тета, входя в его мастерскую. – У нас гости.

      – Кто? – недовольно спросил Оберон, оторвавшись от работы.

      Картина изображала пейзаж – нет, целый мир, детали были настолько подробны, что каждую веточку, каждый бубенчик на цветном колпаке хотелось потрогать руками. Похоже, это был лесной праздник: птицы и звери в смешных нарядах танцевали вокруг огромного дерева, на ветвях которого сидели маленькие человечки – ростом с локоть, не больше. Человечки играли на каких-то диковинных инструментах – Тета никогда таких не видела. Сквозь ветки пробивался мягкий свет. Картина излучала беззаботность – как будто танцующие точно знали, что им ничто не угрожает. Именно это поразило Тету: контраст картины и атмосферы, сгустившейся в Иреме.

      – Как это прекрасно, Оберон, – воскликнула она. – Ах, если бы мы могли жить в одной из твоих картин! Так, как эти маленькие человечки.

      Она знала, что магия ее ангела оживляет картины – но не для зрителей, а для тех, кто нарисован Обероном. Там, внутри картины, волки и пеликаны действительно танцевали, и вокруг звучала музыка. Если всматриваться долго, это можно было понять.

      Некоторые из мастеров Школы – те, кто учился у Оберона дольше всего – сумели овладеть их магией, и поэтому их картины были особенно притягательными. Такие художники никогда не допускали на свои холсты боль, страх и насилие – они знали, что для их творений это станет вечной реальностью.

      Конечно, обычный зритель не видел этого; люди восхищенно вздыхали: «Они как живые», не зная, что это правда.

  &