Мастер Лабиринта. o'Daniel Thistle

потёр запястья, которые обнимала чёрная лента джаута. Такая же лента закрывала его лоб. Джауты есть только у главных семей, это дорогая штуковина с тонкой наладкой.

      Храм настраивался на частоту мозговых волн моего отца, и на его стенах проступили плавающие жемчужные разводы.

      – Так. Время. – Поторопил Лирнов.

      Вопреки обыкновению, он не опоздал сегодня, и я не успел спросить у мамы, кто мою комнату убирал, и куда перенесли картины. Сегодня она надела воздушное кремовое платье, и выглядела отсутствующей. С ней иногда такое бывает.

      Андрей взял маму за руку, и повёл к серебристому кругу, нарисованному на полу. К разводам на стенах добавились полосы черноты и кобальтово-синего. Я занял место напротив мамы. Лиан – напротив Андрея.

      Отец закрыл глаза в центре круга. Открыл.

      – Нет, дорогая. – Лирнов взял Лиан за локоть, и вывел из радиуса действия устройства. – Сегодня без тебя, дело ответственное.

      «Ты ещё чужая» – имел он ввиду.

      Я сместился, так, чтобы треугольник получился равносторонним.

      Лирнов высокий. Сначала замечаешь это – а потом ширину плеч и длину рук. Сегодня на нём чёрный деловой костюме и такая же рубашка. На похоронах был, что ли?

      У моего отца тёмные волосы, седеющие на макушке и висках, крепкая бульдожья челюсть, серый тяжёлый взгляд, быстрые неаккуратные жесты и громкий голос. Как будто он всё время орёт на собеседника. Когда же он злится, можно оглохнуть.

      – Планета, планета, планета. – Расфокусированный взгляд Лирнова ушёл мне за плечо.

      Лёгкое-лёгкое головокружение, когда храм принялся нас настраивать: согласовывая меня, маму и Андрея с отцом. Сердцебиения, дыхание. Сначала цикл кровообращения – затем ритмы мозга. Дальше неприятно: я в два раза легче отца, в четыре – младше, его пульс реже, а мозг совсем другой. Тело сопротивляется, но нанниты его заставляют.

      Стены храма почернели, приобретая глубину далёкого космоса. Мрачная темнота. Я обхватил себя руками, сжимая желание бежать от неё в ужасе прочь.

      Зрачки приспособились, чёрное выцвело в тёмно-серый. На стенах проступил рисунок созвездий: тонкие, едва различимые меловые линии. Лирнов словно делал набросок, легко прикасаясь белым стержнем к чёрному бархату. Линии стали пунктиром, пунктир распался на точки. Это звёзды.

      Далёкие-далёкие, ровно горящие во тьме. Красноватые из-за расстояния и облаков пыли… Нет. Не звёзды. Слишком далеко. Слишком их мало. Галактики. – Я всматривался до рези в глазах, и точки вытягивались в пятнышки и овалы.

      Мама, как и я, застыла, обхватив себя руками за плечи, но смотрела не на звёзды, а в пол. За спиной прямого Андрея, Лиан, как ангел-хранитель, обняла моего брата за талию. Отец запрокинул голову вверх. Его напряжение передавалось нам, переходило в нас. Даже боль в шее и нытье в коленях. Пульс отдавался в горле – громко и медленно.

      Ещё одно красивое, но скучное рыбослужение: отец проецирует картинку, украденную или купленную его людьми, на стены и потолок храма – как на полотно. Его сознание автоматически достраивает