Фельдмаршал в бубенцах. Книга вторая. Нина Ягольницер

затрепанную рукопись.

      – Вот, попробуйте почитать. И запомните: если вас что-то напугает – не поддавайтесь, познание подчас дается непросто. Ну и… если что-то окажется совсем непонятно, я, пожалуй, найду время растолковать вам сложные места.

      Шотландец нерешительно взял рукопись, словно ему протягивали подозрительную змею, уверяя, что она не ядовита.

      – Чем может напугать книга? – спросил он, с досадой слыша, что голос его слегка дрогнул. А Бениньо усмехнулся:

      – Узнать, что вы всю жизнь ошибались в самых простых вещах – это испытание, Годелот. И это не стыдно. Намного позорней упрямо цепляться за вколоченный предками замшелый вздор. Ступайте.

      …Спускаясь по лестнице, Годелот с опаской рассматривал обложку рукописи, надписанную четким докторским почерком. Познание… Будто мало ему своих тайн и прочих неурядиц… Но при этом шотландец уже совершенно точно знал: этой ночью он едва ли будет спать.

      ***

      Капля воска упала на уголок листа. Отец Руджеро досадливо поморщился и поправил покосившуюся свечу. Он спешил сегодня в герцогский особняк в надежде увидеть Лазарию, но с самого утра все пошло не так. Брат Ачиль уже две недели хворал, и масса канцелярской работы, бывшей в его ведении, свалилась на отца Руджеро. Доминиканец сильно задержался, но, примчавшись в дом Фонци, узнал, что герцогиня перенесла приступ и лишь недавно заснула.

      Однако во особняке отец Руджеро был своим человеком, а потому мажордом незамедлительно пригласил его остаться к ужину. Доминиканец, которому было порядком лень вновь тащиться в лодке через весь город, охотно согласился и уже час наслаждался в библиотеке тишиной, любимым креслом у низкого столика и томом стихов Петрарки.

      Раздался звук открывшейся двери, пламя свечей дрогнуло от сквозняка, а из темноты донеслось:

      – Доктор Бениньо?

      Доминиканец не удержался и закатил глаза, но отозвался вполне любезно:

      – Нет, полковник, это всего лишь я, а господин доктор, я слышал, снова при ее сиятельстве.

      Из ущелья меж монументальных книжных шкафов выступила статная фигура Орсо, плохо различимая в полутьме, только позумент тускло блеснул на темно-лиловом камзоле.

      – Святой отец, – вкрадчиво отметил он, – как я рад вас видеть!

      – Совершенно взаимно, друг мой, – с изысканной каплей яда ответил доминиканец. Эти двое хорошо понимали друг друга… – присаживайтесь, скоротаем время до ужина.

      Руджеро подождал, пока полковник опустится в кресло напротив, и слегка наклонил голову:

      – Как поживает ваш протеже, которого вы так виртуозно выхватили у меня из-под носа?

      Орсо усмехнулся:

      – Если бы вы, дорогой отец, знали, сколько с этим мальчуганом хлопот, вы были бы мне благодарны. Надо отдать должное, парень с головой. Но, по его убеждению, голова эта приспособлена к его плечам главным образом, чтоб совать ее в каждую попавшуюся на пути печь. За месяц службы он нажил не менее пяти новых шрамов.

      Доминиканец