Собрание сочинений. Том 2. 1960–1962. Аркадий и Борис Стругацкие

сказал он, доставая из кармана огромный цветастый носовой платок. – Постойте… Я вам сказал, для чего я к вам пришел?

      – Чтобы поговорить как звездолетчик с звездолетчиком.

      – Правда. А больше ничего не сказал? Нет?

      – Нет. Вас сразу очень заинтересовала кушетка.

      – Ага. – Горбовский задумчиво высморкался. – Вы, случайно, не знаете океанолога Званцева?

      – Я знаю только врача Протоса, – печально сказал Кондратьев. – И вот с вами познакомился.

      – Отлично. Вы знаете Протоса, Протос хорошо знает Званцева, а я хорошо знаю Протоса и Званцева… В общем, Званцев сейчас придет. Его зовут Николай Евгеньевич.

      – Прекрасно, – медленно сказал Кондратьев. Он понял, что все это неспроста.

      Послышалось пение сигнала.

      – Это он, – сказал Горбовский и снова улегся.

      Океанолог Званцев был громадного роста и чрезвычайно широк в плечах. У него было широкое, медного цвета лицо, густые темные, коротко остриженные волосы, большие, стального оттенка глаза и прямой маленький рот. Он молча пожал Кондратьеву руку, покосился на Горбовского и сел.

      – Прошу прощения, – сказал Кондратьев, – я пойду закажу обед. Вы что любите, Николай Евгеньевич?

      – Я все люблю, – сказал Званцев. – И он тоже все любит.

      – Да, я все люблю, – сказал Горбовский. – Только, пожалуйста, не надо овсяного киселя.

      – Хорошо, – сказал Кондратьев и пошел в столовую.

      – И цветной капусты не надо! – крикнул Горбовский вслед.

      Набирая шифры у окна Линии Доставки, Кондратьев думал: «Они пришли неспроста. Они умные люди, значит, они пришли не из пустого любопытства, они пришли мне помочь. Они люди энергичные и деятельные, значит, вряд ли они пришли утешать. Но как они думают помочь? Мне нужно только одно…» Кондратьев зажмурился и немного постоял неподвижно, упираясь рукой в крышку Окна Доставки. Из гостиной доносилось:

      – Ты опять валяешься, Леонид. Есть в тебе что-то от мимикродона.

      – Валяться нужно, – с глубокой убежденностью отвечал Горбовский. – Это философски необходимо. Бессмысленные движения руками и ногами неуклонно увеличивают энтропию Вселенной. Я хотел бы сказать миру: «Люди! Больше лежите! Бойтесь тепловой смерти!»

      – Удивляюсь, как ты еще не перешел на ползанье, – язвительно заметил Званцев.

      – Я думал об этом. Слишком велико трение. С энтропийной точки зрения выгоднее перемещаться в вертикальном положении.

      – Словоблуд, – сказал Званцев. – А ну вставай!

      Кондратьев отодвинул крышку и накрыл на стол.

      – Кушать подано! – крикнул он насильственно-веселым голосом. Он чувствовал себя как перед экзаменом.

      В гостиной завозились, и Горбовский откликнулся:

      – Сейчас меня принесут!

      Впрочем, в столовой он появился в вертикальном положении.

      – Вы его извините, Сергей Иванович, – сказал Званцев, появляясь следом. – Он везде валяется. Причем сначала валяется