Третья палата от Солнца. Алина Владимировна Кононова

ним стоит добавить ещё одно.

      Всё должно быть идеально.

      Фарфоровые статуэтки были хуже всего. Я часами вычищала пыль из складок юбок и лент, промывала тряпки, меняла щётки, чистила снова, пока они не сияли белым. Звериные мордочки, миниатюрные сервизы, маленькие фарфоровые ладошки.

      А мои руки, мои руки всегда были грязнее.

      Отец говорил, что мои волосы цветом как благородное красное дерево. Мебель из такого была в магазине, её приходилось регулярно полировать, запах лака по всему магазину, липкие капли на полу, которые приходилось выискивать и счищать часами.

      Моя кожа, говорил он, бледная, как фарфор. Только один внешний дефект – слишком красные ладони. Подушечки пальцев разъедены, костяшки стёрты, а ногти обломаны. Они слишком легко ломаются из-за химии, в которую я погружала свои пальцы каждый день, много лет подряд.

      За такой дефект цену можно было понизить процентов на 10. Может, на все 15.

      Я не жалуюсь. Жалуются только слабые. Да, это тоже говорил отец. Я любила его… всё ещё люблю. Я же старалась для него. Помогала в магазине – каждый день. Вымывала все полки, раскладывала ценники, училась вести бухгалтерию. Я хотела стать ценной, как самый лучший его антиквариат, хотела, чтобы он любил меня так же. Я послушно делала всё, что он мне говорил.

      Поэтому когда он сказал, что мне нужно лечиться, я собралась, села в машину и приехала сюда.

      Я не уверена, что больна. Эда спрашивала, умею ли я улыбаться. Ник постоянно называет меня ненормальной, хотя ненормальный тут он. Но раз отец и Хриза, считают, что мне нужно лечение, значит, так оно и есть.

      3

      Мы утыкаемся в кроссворд – я в кресле, Ник на соседнем, Эда, развалившись на диванчике и подмяв под себя сразу четыре подушки.

      И такое бывает. Никто не психует, Эда не путает реальность и галлюцинации, меня не трогает сестра. Мы даже могли бы сойти за нормальных. Три человека в окружении книг, старых газет и принадлежностей для рисования – Эда и Кит очень любят рисовать. Мы вспоминаем слова, смеёмся, и я встаю, чтобы найти толковый словарь на стеллаже – мы как раз пытаемся угадать самую низкую тональность женского голоса, когда дверь открывается.

      Я думаю, что это Ольга всё-таки прибралась и решила присоединиться к нам. Но на пороге стоит Птичник. А за его спиной моя сестра. Мрачно глядит на меня, поднявшись на цыпочки, но всё равно едва достаёт ему даже до плеча.

      На Птичнике, как всегда, его старый в следах пятен халат. По нему можно историю отделения писать. Вот пара дыр, проделанных Ником и аккуратно зашитых Ольгой. Вот следы крови Эды. Потом моей. Из кармана торчит пакет для капельницы Принца, пустой уже, кажется.

      Он носит очки в тонкой металлической оправе. За стёклами – серо-синие глаза. Нос у него с горбинкой и большой, как клюв, отчасти поэтому мы называем его Птичником. Ещё из-за татуировки. Но особенно из-за того, что он любит запирать нас всех в Клетки.

      В руке у него кружка. И я, глядя на сестру, вежливо желаю:

      – Приятного чаепития.

      – Это тебе, – отвечает он.

      Я сомневаюсь, что Ян внезапно воспылал ко мне тёплыми