Омертвение. Ярослав Толстов

снисходитель-но-равнодушно, равнодушно-сочувственно, сочувственно-отечески, отече-ски-доверительно. Именно то, что мне нужно. Но сегодня марксовская бо-рода смотрит на меня в последний раз – это последний день моей работы здесь, и дальше «Сарган» уже поплывет без меня – до тех пор, пока наш заказчик не поймает его на купленную у нас наживку.

      – Ага, так-так… – бормочет зам в пространство и скрывается в своем ка-бинете, предусмотрительно оставив дверь полуоткрытой, и я, копаясь в макетах и поглядывая на часы, рассеянно слушаю, как он шелестит бума-гами, приглушенно что-то рассказывает самому себе об «идиотах, которые вечно не дают толком работать» и грохочет трубкой мертвого телефона. Я слушаю, слушаю и уже начинаю слегка нервничать, и когда кто-то легко трогает меня за плечо, то резко вздрагиваю, и мои пальцы, свободно ле-жащие поверх клавиш, вжимаются в клавиатуру, и по экрану монитора ползет удивленно-испуганное «должжжжжжжжжж».

      – Ох, напугала, да? – спрашивает с легкой усмешкой одна из сотрудниц, стоящая рядом с моим столом. – Ну прости. Ты случайно не видела…

      Но тут выходящая в коридор дверь открывается, впуская в наш сонный загон некое весьма привлекательное существо мужского пола, и сотрудни-ца забывает обо мне, да и весь «Сарган», чей коллектив состоит преиму-щественно из женщин, встряхивает плавниками и настораживается. На го-лове и плечах вошедшего тает снег, глаза смотрят весело и внимательно, и он добродушно улыбается всем нам молодой беззаботной улыбкой и стря-хивает с себя съеживающиеся снежные перья на недавно выскобленный уборщицей паркет.

      – «Сарган», да, девчонки? Это у вас телефончики келдыкнулись? – спрашивает он, и «девчонки», большинству из которых уже давно и далеко за тридцать, кивают и хихикают, и кто-то уже начинает отпускать легкие шуточки, и молодой телефонист, стащив вязаную шапочку, тоже начинает болтать всякие глупости, тщательно и беззастенчиво оглядывая наиболее симпатичных. На меня он не смотрит, что, конечно же, не удивительно – какое дело такому симпатяге до маленькой очкастой замухрышки, зарыв-шейся в свои бумаги. И пока телефонист павлинит перед «девчонками», я вытягиваю из-под кучки бумаг на столе заранее спрятанный под нее носо-вой платочек. Внутри него – кусочек бритвы, и я осторожно выдвигаю его наружу, в который раз машинально удивляясь тому, до чего же гладко все складывается. Вот выскакивает позабытая марксовская борода и начинает одновременно гонять сотрудников и скандалить с телефонистом из-за за-держки. Телефонист, не теряя веселого настроения и продолжая рассыпать вокруг двусмысленные взгляды и улыбочки, бодро огрызается:

      – Да вы чо хотите?! С утра по городу вызовов море! Так и летят! Ну просто труба! А нас мало! Не могу ж я распятериться – хоть это и понра-вилось бы кому, а?! – он подмигивает сначала заму, потом художнице. Зам чуть ли не силком тащит его к себе в кабинет, но телефонист как-то не да-ется,