Варшава. Владимир Козлов

– не повезло. Фор хум – хау, как говорят студенты, не знающие английского. Короче, занятия отменяют до конца недели. То есть, вас ждут пятидневные каникулы. Радуйтесь. Иногородние могут навестить своих родных и близких, остальные – весело провести время в столице нашей независимой республики.

      До электрички – полчаса. Я беру в вокзальном буфете чай. Стакан помечен белой краской, залог – десять рублей. Следующий в очереди – лысый мужик в кожаной куртке. Он достает кошелек, полный долларов и белорусских, вытаскивает «медведя», сует буфетчице.

      – Бутерброд с колбасой и чай.

      Подают электричку, люди, отталкивая друг друга, кидаются занимать места. В дверях – давка.

      Я захожу в вагон одним из последних. Свободных мест нет. На синих дерматиновых сиденьях – плохо одетые люди со скучными тупыми лицами.

      Я прислоняюсь к боковине сиденья, достаю «Игру в бисер» Гессе, начинаю читать.

      По вагону, расталкивая стоящих, идет бухой солдат в расстегнутой шинели. Он наклоняется мне к уху, от него пахнет водкой.

      – Выпить ни хуя нет?

      Я мотаю головой.

      – Ты не сцы, я заплачу. У меня бабки есть.

      Он показывает комок смятых «зайцев». Я опять мотаю головой.

      За окнами темно. Многие уже вышли. Я сажусь на свободное место.

      Свет тусклый, глаза устают. Я закрываю книгу. В окнах ничего не видно, кроме нерезких искаженных отражений. В углу вагона, у дверей в тамбур, сидит на полу бомж. Рядом – его хозяйство в пластиковых пакетах и коробке от бананов.

      С лязгом открывается дверь, заходит мужик в светло синей форме.

      – Приготовили билеты для проверки.

      Я вскакиваю, хватаю сумку, бегу к выходу с другой стороны.

      В тамбуре курит дед в телогрейке. Электричка тормозит, двери открываются. Я выпрыгиваю.

      Темнота. В будке станции светится окошко кассы. Я бегу вдоль электрички в сторону, откуда пришел контролер, вскакиваю в следующий вагон. Двери закрываются, электричка трогается. На обоих стеклах набиты надписи «Не прислоняться». Слева «не» содрано.

      На сиденье напротив меня – мужик. Лет сорок пять – пятьдесят, морщинистое лицо, лысина прикрыта клоком волос, из ноздрей торчат волоски. На полу – пустая бутылка от водки. Мужик говорит:

      – Вот ты, наверно, студент?

      – Студент.

      – Ну, значит, умный, разбираешься во всем. Не то, что мы – старики.

      – Ни в чем я не разбираюсь.

      – Ладно, ты не это самое. Ты знаешь, о чем я говорю. Вот ты мне объясни, что такое происходит? Я ни хера не могу понять. А ты?

      – Что вы имеете в виду?

      – Ты мне мозги не это самое… Что это за блядство, а? Одни спекулянты, и больше ни хера. Купил за копейку – продал за рубль. Как это, ты мне объясни. Один, блядь, всю жизнь работает, как папа Карло, и ни хуя денег нет, а эти, бля – купил за копейку, продал за рубль…

      – А что тут такого? Каждый может этим заняться. Даже вы, например.

      – Ты что, дурной?

      – А что такое?

      – Нет, ты, это самое, извини, но я… Ну, выпили, ты понимаешь. И непонятно все. Раньше