При свете зарниц (сборник). Аяз Гилязов

и рот углом платка по обычаю, сказала, улыбнувшись:

      – Вот несу воду для чая, здравствуй, Хусаин!

      – Здорова ли, Махибэдэр-тути[1]?

      Оба постояли молча, раздумывая, как начать разговор о доме. Хусаин кивнул на ведро.

      – Не тяжело таскать? Здесь ведь родник дальше, чем у вас там?

      – Да… И вода хуже, чем в нашем колодце. Жёстче.

      – Вот как всё вышло, Махибэдэр-тути. Кто знать мог? – вздохнул Хусаин.

      – Да что ж?… Салих Гильманов каждый день ходит: уезжай. И остальные одно твердят: не надрывайся, таская воду на чужой порог. Трое детей – можно выбрать, к кому уехать!.. Сговорились все, что ли? Что ж дети? Дети детьми, а моя земля, мой дом здесь!..

      Хусаин издавна относился к Махибэдэр иначе чем к другим: мать Исхака, с которым его связывала больше, чем дружба. Сейчас её горе больно отозвалось у него в сердце. Кто знает, что будет с ним в старости, захочется ли, бросив родной очаг, уехать к кому-то из детей? Вряд ли…

      – Я же не говорю тебе «уезжай», – мягко сказал он. – Я понимаю: сломанная кость – как ни задень, больно. Мне кажется, ты больше сама выдумываешь, чем тебе говорят.

      – Может быть… Только ведь и слова «останься» я ни от кого не слышала, – ответила Махибэдэр, утирая намокшие от слёз морщинистые щёки.

      – Мне сказали, Исхак едет, правда ли это?

      – Кто его знает, – уклончиво пробормотала Махибэдэр. – Его не поймёшь. Сегодня так сказал, завтра – по-другому. Если приедет, мимо твоего дома не пройдёт, товарищи ведь вы.

      – Коли дети на подмогу не приедут, трудно будет одной с домом возиться, – сказал Хусаин напрямик. – Поставить справный дом даже мужику здоровому трудно в одиночку. Мы, конечно, поможем, обвязку поднимем, если скажешь. Только делу на этом не конец.

      – Брёвна есть у тебя?

      – Из Субаляка дают. Подряд будут валить лес, где Волга зальёт. И цена дешёвая. Только сто двадцать километров перевозки! Потом пилить надо, сушить…

      – Когда овечьи фермы начнёшь чинить? – спросила Махибэдэр, что-то припомнив.

      – Как уборку кончим, не раньше, конечно.

      – А ты отдай людям пока что брёвна, привезённые для фермы. А привезёшь лес из Субаляка, на ферму пустишь. Вот и вывернешься.

      Хусаин улыбнулся:

      – Легко ты развела беду руками, Махибэдэр-тути! Тем брёвнам не я хозяин.

      – А кто же?

      – Район.

      – Ну и жди, пока там раскачаются, решай!

      Махибэдэр, наклонившись, подцепила коромыслом вёдра и, сердито переступая короткими ножками в белых длинных штанах, заправленных в шерстяные носки, пошла во двор Зулейхи.

      Когда она скрылась в доме, к Хусаину подошёл Салих Гильми. Почёсывая ободранную на пожаре щеку, сказал негромко:

      – Словечко у меня к тебе есть, парень.

      – Давай, Салих-абзый[2].

      – Одна надежда, парень, – продолжал Салих, всё так же почёсывая щеку, – на тебя. С ног столкнёшь – ты, руку протянешь – опять же ты.

      – Издалека

1

Тути – тётя.

2

Абзый – дядя. Почтительное обращение к мужчине, старшему по возрасту.