При свете зарниц (сборник). Аяз Гилязов

разметались по подушке. Услышав, что дверь отворилась, она чуть приподняла голову и по-татарски спросила:

      – Мирвали, до Казани далеко?

      Фельдшерица была русская, она не поняла вопроса.

      – Вы о чём, дорогая? Я фельдшер…

      – Я думала, это муж, – сказала больная на чистом русском языке и, сжав зубы, с трудом повернулась к гостье.

      – Он здесь, в коридоре. Может, позвать?

      – Не надо.

      Фельдшерица много лет проработала в больнице и теперь намётанным глазом с одного взгляда поняла, что положение больной тяжёлое. Везти её дальше в тряском и душном купе – значит, обречь на смерть… На столе рядом с банкой молока и земляникой в бумажном пакетике расставлены пузырьки и коробочки с лекарствами… Тут и валокордин, и валидол… До чего же худая!.. Стало быть, болеет уже давно.

      Они поговорили о разных незначащих вещах, посетовали на тяжесть и хлопотливость дальних поездок. После этих обычных слов фельдшерица присела около больной. Взяла её влажную руку в свою.

      – Где у вас болит?

      Жена Мирвали тяжко вздохнула и, глядя на потолок, покачала головой:

      – Ничего не болит, – и словно желая убедить себя в правильности собственных слов, повторила: – Ничего.

      Помолчали. Затем больная печально сказала:

      – Окно бы открыть… Мирвали против… Муж мой… Дым, говорит, набьётся… Ну и пусть набьётся!..

      Фельдшерица бросила взгляд на мутное стекло. Клубы дыма то и дело словно бы приникали к окну.

      – Пожалуй, и впрямь не стоит открывать. Паровоз чадит – просто жуть.

      – Душно мне, – застонала больная через минуту. – Воздуха не хватает. Вышла бы, прогулялась в коридоре, да ноги что-то не держат. То ли дорога вымотала, подгибаются, будто ватные…

      Нажал ли кто на тормоз – стремительно нёсшийся поезд вдруг резко дёрнулся. Пузырьки на столе звякнули, ударившись друг о друга. С верхней полки скатилась большая соломенная шляпа. Больная, лежавшая на краю, чуть не свалилась на пол – закрыла глаза и обеими руками судорожно вцепилась в одеяло.

      – Как вы себя чувствуете?

      Ответа не последовало. Фельдшерица быстро налила в стакан воды из бутылки, стоявшей на столе, и накапала валокордину. Затем расстегнула кофту и попыталась прослушать сердце, но вагонные колёса непрерывно стучали и, как она ни старалась, прослушать не удалось. Снова взяла руку больной и с трудом нащупала пульс. Он бился неровно, словно грозил вот-вот прерваться.

      Фельдшерица поспешила в коридор.

      – Её надо положить в больницу, – обратилась она к бригадиру, – нельзя медлить ни минуты.

      Бригадир опешил:

      – Что? Что?

      – Сейчас же, сию минуту… Ни секунды нельзя ждать!

      Бригадир уныло покачал головой и, как бы желая объяснить что-то, кивнул на окно, за которым бежали деревья и, отставая от поезда, словно падали друг другу в объятия.

      – До Казани ничего сделать нельзя… Ни одной остановки.

      – А далеко до Казани?

      – Через четыре часа будем.

      – Четыре часа?

      – Раньше никак. Расписание.

      – Через