Пока тебя не было. Мэгги О`Фаррелл

ни жаль, мать уже на середине предложения, пассажа или, возможно, чего-то даже более продолжительного.

      – …и я ему говорю, что сегодня мне газировка не нужна, только вы уж приезжайте снова в четверг, и знаешь, что он мне сказал? Он сказал…

      – Мама, – повторяет Майкл. – Это я.

      – …у него в фургончике и вообще было пустовато, и…

      – Мама!

      В трубке повисает тишина.

      – Это ты, Майкл Фрэнсис?

      – Да.

      – А. Я думала, я с Витой разговариваю.

      – Нет. Это был Хьюи.

      – А. Ладно. Я сегодня сказала Клэр, но у нее был такой занятой голос, просто не представляешь, что беда в том, что у него ключ от сарая, и…

      – У кого?

      – И я сказала ему, что завтрак готов, но ты же знаешь, какой он, когда речь про газеты…

      – Какие газеты?

      – Дело в том, что морозилка в сарае, ты же знаешь.

      Он прикладывает руку ко лбу. Разговор с матерью часто превращается в путаный узор среди леса смыслов, в котором ни у кого нет имен и персонажи появляются и пропадают без предупреждения. Нужно просто ухватиться за что-то, просто немножко сориентироваться, установить личность одного из действующих лиц, и тогда, если повезет, остальное сложится само.

      – …она сказала, что ей сегодня некогда, но…

      – Кто? Кому некогда?

      – Я знаю, она всегда так занята. На нее столько всего свалилось.

      Это определенно подсказка. Мать использует это выражение, говоря лишь об одном человеке.

      – Моника? Ты про Монику?

      – Да, – голос у матери обиженный. – Конечно. Ей сегодня некогда из-за кота, так что думала, может быть, ты…

      – Я?

      Он чувствует, как открываются шлюзы раздражения, и это такое восхитительное облегчение, такой чудесный, неистовый сброс.

      – Дай-ка я скажу прямо. Ты просишь меня, хотя у меня семья и работа на полную ставку, приехать и помочь тебе поискать ключ от сарая. Ты не просишь мою сестру, у которой нет детей, чтобы за ними присматривать, и работы нет, потому что на нее столько всего свалилось?

      Как он ненавидит это выражение. Они с Ифой иногда его используют в разговоре друг с другом, в шутку. Но, честное слово, пристрастие матери к среднему ребенку, ее бесконечное сочувствие, ее способность простить Монике что угодно – это не шутка. Это бесит. Это нелепо. И пора бы это прекратить.

      Он слышит, как мать делает резкий вдох. На мгновение между ними воцаряется тишина. Куда мать повернет? Закричит в ответ? Она может вернуть все сполна, они оба это знают.

      – Ладно, – произносит она дрожащим голосом, и он понимает, что она выбрала обиду с малой толикой отваги. – Я просто думала, вдруг ты сможешь помочь. Просто думала, что могу позвонить тебе, когда у меня…

      – Мама…

      – То есть его нет уже одиннадцать часов, и я просто не пойму, что делать, и…

      Он хмурится и поплотнее прижимает трубку к уху. Еще одна особенность разговоров с матерью. Она странным образом не способна отсеять важную информацию от неважной. Для нее судьбоносно все: затерявшийся ключ от сарая и пропавший муж идут на равных.

      – Папы нет одиннадцать часов?

      – …он