Страна, в которой меня не должно быть. Brangusis Brangusis

по пояс. Джинсы он, раскрасневшись до кончиков ушей, пообещал снять после того, как его облачат в кимоно. Итак, в три пары рук, будто Курт был каким-то принцем, на его худое стройное тело надели сначала белое нижнее кимоно, а потом черное кимоно с красным набивным рисунком, которое идеально правильно запахнули и повязали оби.

      – У тебя такая белая кожа… – заметил Кицуне, сравнив свои смуглые руки с белой, как снег, кожей Курта, сквозь которую проглядывали голубые вены. – Если бы ты был гейшей, тебе бы даже не пришлось наносить пудру.

      – Что ты несешь?! – шарахнулся Курт, совершенно красный от стыда.

      – Не дергайся! – пихнул его Акума и, взяв в руки гребень, заставил сесть на пол. – Думаю, прическа типа дзиин тебе будет к лицу, – сказал он, придирчиво рассматривая длинные пряди цвета вороного крыла, а потом пристроился со спины.

      – Эй, хватит! – возмущался опозоренный Курт, когда Акума начал его чесать. – Что за дочки-матери?..

      – Мы делаем тебя похожим на японца, дурак, чтобы ты меньше бросался постояльцам в глаза! У тебя с детства такие волосы? Они чернее ночи!

      – Да, у нас у всех такие, – смущенно пробурчал Курт, смиренно притихнув. – И у Мартина, и у папы, и у дедушки…

      – И глаза у тебя черные, как ягоды спелой смородины. Мне всегда казалось, что европейцы светловолосые и голубоглазые.

      – Да необязательно. Мы вполне себе разноцветные.

      Итак, всеобщими усилиями Курта превратили в прекрасного бледнолицего юношу в роскошном кимоно и с аккуратно собранным на затылке пучком черных волос, оставшиеся пряди которых красиво и щедро струились вниз по стройной спине. Короче, зря Гин, Акума и Кицуне рассчитывали, что постояльцы не будут обращать на него внимания. В новом облике Курта в глаза бросалось уже то, что из-под кимоно у него торчали кеды и джинсы, которые он наотрез отказывался снять, ссылаясь на то, что не намерен расхаживать по Никко в халате и трусах.

      Поэтому за чайным столиком он извинился за то, что не может сидеть в традиционной японской позе, и вальяжно скрестил ноги по-турецки.

      – Когда в гейзер-то полезем? – поинтересовался он, пока Гин наводил чай по всем правилам.

      – Сначала чай.

      – Я не хочу его пить. Вы, должно быть, сумасшедшие, раз пьете эту гадость литрами.

      По плавно разлившемуся в васицу красноречивому молчанию Курт понял, что ляпнул что-то не то.

      – Эй-эй, я не имел в виду, что вы сумасшедшие! – переполошился он и начал неловко исправлять свою оплошность. – Это выражение такое! Выражает крайнюю степень удивления и вовсе не означает, что кто-то на кого-то думает, что он сумасшедший! Правда!

      Когда Курт закончил, под конец совсем объятый паникой, Кицуне тихо засмеялся и поучительно изрек:

      – Поэтому в Японии ценится умение молчать.

      – Понял, не дурак… – горько вздохнул Курт и виновато опустил голову.

      Глядя на них, Гин ощутил то же чувство, что и Акума, который лицезрел на первом их совместном обеде, как неудачник Митсюзаки поучает