Три шага к вечности. Александр Валерьевич Тихорецкий

его цепко прошелся по Тарновскому.

      – Они умерли, я один остался, – он немного помолчал, видимо, раздумывая, продолжать ли дальше, все-таки, проговорил, натянуто, почти с вызовом: — Мама умерла давно уже, отец один меня воспитывал.

      Тарновский едва сдержался, чтобы не убежать сию же секунду, раздавленный приступом отвращения к самому себе. Отвратительным было все – тесная комнатенка, тусклый свет, воздух, ставший неожиданно душным и спертым. И этот человек в нелепом зеленом пиджаке — зачем он рассказывает ему все это, чего ждет?

      Тарновский скомкал разговор, бормоча что-то невразумительное, давясь дежурными фразами, бросился вон из комнатки, минуя лифт, спустился к выходу, с жадностью глотнул сырой, гаревый воздух улицы. Сейчас он чувствовал себя самым неприкаянным, самым несчастным, самым тупым снобом на свете.

      Домой расхотелось – мысль о еще одном пустом вечере, чтении, телевизоре, ничего не значащих фразах, которыми он будет перекидываться с Наташей, была невыносима. Он долго бродил по парку, по пустым, мерзлым аллеям, кормил птиц, глядел в неподвижное, словно завернутое в одну большую, тяжелую тучу, небо.

      Что-то смутно бродило в нем сумбуром мыслей, раз за разом пугливо ускользая, скрываясь за тяжелой портьерой, тревожа ее изнутри слепыми остатками движений. Мир нависал, громадный, необъятный, очевидный и одновременно загадочно-недосягаемый, будто колесо рулетки, кружа тысячи слов, надежд, решений, и бой курантов на дворцовой башне оборвал кружение, ножницами стрелок вспоров глупую ткань, обнажив подноготную разгадки.

      Так надо. И крах, и запой, и ГГ – так надо, все это – туда, в копилку мечты, к клятвам, устремлениям, надеждам. И впереди у него – красивая, яркая жизнь, всего в ней будет вдоволь – и власти, и денег, и любви, всему – свой срок и порядок, и задумываться больше ни о чем не надо – все предусмотрено и учтено. Сегодня он позвонит ГГ, скажет, что согласен, запустит этот огромный маховик событий, и уже завтра эвольвента судьбы подхватит его, понесет в звенящую даль свершений.

      Домой Тарновский возвращался пешком, часто останавливаясь, словно не в силах надышаться, набирая полную грудь воздуха, смакуя эти невесомые капли жизни. Вернулся он совсем поздно, грустный, притихший, долго пил чай на кухне, вглядываясь в сумерки, в созвездия огней в окнах. Этим же вечером он набрал номер с визитки, унесенной им сегодня из узенькой комнатенки с огромным окном, сказал в трубку: «Надо встретиться»

      Это и было отправной точкой империи, которую пытался захватить сегодня Костик. Наконец-то, конвейер дней, до того вхолостую передвигающий даты, сбрасывающий их пустым хламом в корзину прошлого, заработал в полную силу. Словно стряхнув с себя липкие щупальца сна, время побежало вперед с удвоенной скоростью, наверстывая недели и месяцы, спрессованные в тугой спирали отставания. Дни слились в одной пестрой, стремительной веренице, возвращая забытые уже ощущения полноты,