Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том шестой. Нелли Шульман

нет. И вы холостяк, а вы ведь, судя по всему, мой ровесник… – по морщинам вокруг глаз швейцарца и седине на висках становилось понятно, что банкир перевалил за сорок лет:

      – Я пока ищу любимую женщину, – отозвался тот, – мы с герром Маркосом неисправимые романтики… – Рауфф подумал, что герр Франц может стать хорошей партией для Эммы:

      – У нее ребенок, но любящего мужчину это не остановит. Не проводить же ей всю жизнь, прикованной к славянину. Дитя может умереть. Нет, хорошо, что я устраиваю для них визит… – Рауфф перехватил у метрдотеля винную карту, в обложке дорогой кожи:

      – Позвольте мне, вино выбирали вы, и отменно, но я знаток коньяков… – закрывшись New York Times, Джон пыхнул сигаретой:

      – Коньяк, условный знак, как мы с Питером договаривались. Отлично, они летят в Патагонию… – он помахал официанту: «Ун мас кафе, ме амиго!».

      Марте снился старший сын, но не подросшим ребенком, а младенцем, на тайном, вечернем крещении, в ставшей сейчас руинами церкви, у Ландвер-канала. Теодор-Генрих уютно посапывал у нее на руках, вокруг купели горели свечи. Муж улыбался, граф Теодор и Эмма, осторожно распеленав мальчика, передали его пастору Бонхофферу. Генрих, незаметно, пожал ей руку:

      – Мы с Питером впервые, по-настоящему, в этом храме увиделись. Мы сидели в одном ряду, на мессе. Такая тогда была явка… – плеснула вода. Сын еще сонно, недоуменно, водил вокруг глазками. Марта держала мужа за руку:

      – Даже сейчас видно, как он похож на Генриха. Только глаза у него немного с прозеленью, от меня… – мальчик жмурился. Теплая вода лилась на каштановые, мягкие волосы, на круглый затылок.

      Пастор опустил ребенка в купель, по ногам Марты, внезапно, ударил холод. Запертые двери церкви заскрипели, распахиваясь. В темноте вспыхнули яркие, белые лучи. Застрекотал пулемет, низко завыла авиационная бомба. Марта рванулась вперед:

      – Это обстрел, как в Рётгене. Я прикрывала Теодора-Генриха своим телом, меня ранили… – она видела только младенца, в прозрачной воде. Марта схватилась за края купели, они расширялись, обжигали руки льдом. Вода подернулась чернотой, от нее веяло морозом, Марта не могла разглядеть сына:

      – Это больше не купель, это озеро. Надо встать на лед, пройти по нему, как я делала в Гималаях… – босые ступни, покрытые сетью мелких шрамов, двинулись вперед. Марта видела темную дыру проруби, перед собой, слышала детский плач. Стены церкви рухнули, на нее посыпалась каменная пыль и штукатурка. Осколки черепицы полетели вниз, она вскинула голову. В белом, снежном буране поднимались в небо семь столбов. Марта сжала кулаки:

      – Не обращай внимания, тебе надо спасти сына. Он впереди, надо до него дойти. Я слышу, как он плачет… – перед ней выросла глухая, непроницаемая стена. Марта стучала по ней кулаками, пыталась взобраться наверх. Ноги скользили по льду, она закусила губу:

      – Я должна его увидеть, добраться до него. Я слишком многих потеряла, не забирайте у меня мальчика… –