Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том шестой. Нелли Шульман

на корабле, затертом во льдах, спасали эскимосы. У ребенка был крестик, с выгравированным гербом:

      – Но его родители бесследно исчезли. Потом выяснится, что его отец, капитан корабля, отправился с матросами в разведку и погиб. Мать мальчика оставила его на попечение экипажа, а сама ушла со спасательной партией. Ушла и не вернулась, а на корабле все умерли, кроме годовалого младенца… – в конце повести мать находила сына, наследного герцога:

      – Если ты посмотришь на карту Арктики, мой дорогой юный друг, то увидишь бесконечное, белое пространство. В снегах и льдах кочуют со своими санями смелые и умные люди, которых мы называем инуитами… – Теодор-Генрих, уютно, собрал вокруг себя одеяло.

      Напротив, на стене, висел портрет Гитлера, окруженного детьми. Мальчик отвел глаза от картины:

      – Не хочу на него смотреть, он убил папу и дедушку. Они погибли потому, что хотели изменить Германию, сделать ее лучше. Тетя говорит, что я должен быть достоин их памяти… – он не помнил ни деда, ни отца:

      – Но маму я помню… – в носу защипало, – от нее сладко пахло, как от коврижки. Она меня брала на руки, я наряжал елку. Она мне пела песню, о снах, падающих с дерева… – песню пела и тетя Эмма. Мальчик перебрался ближе к краю кровати:

      – Тетя Эмма, я вас за руку возьму, ладно… – Теодор-Генрих, почти неслышно, добавил:

      – Тетя Эмма, а мама за мной скоро приедет… – отложив книгу, она прижала племянника к себе. Маленькое сердечко мальчика стучало. Эмма покачала ребенка: «Скоро, мой милый. Очень скоро».

      В ожидании родов сестры обергруппенфюрер заказал в Буэнос-Айресе полную обстановку, для новой детской. Комнату, по соседству с апартаментами зятя и Эммы, отремонтировали. Стены выкрасили в приятные, светлые цвета, желтый и зеленый. Макс надеялся на девочку, но, понимая, что на свет может появиться и мальчик, не стал выбирать розовый, или голубой. Из столицы прислали мебель, беленого дуба, кроватку, с кружевным балдахином.

      Приданое Эмма шила и вязала сама. Ткани Максимилиан привозил из Ушуайи. Летом на городском рынке появлялись индейцы, с теплыми одеялами, шерсти альпаки. Пряжу продавали и в мотках. Свитера и шарфы, связанные Эммой, грели лучше итальянского кашемира. Максимилиан, все равно, не мог устоять перед фотографиями из дорогого, британского каталога. Из Harrods будущему племяннику или племяннице прислали крохотные, трогательные шапочки и кофточки, вышитые якорями, кроликами и медвежатами. Мальчик или девочка получал и пинетки, и шелковое постельное белье, и низкую коляску, обтянутую светлой замшей. Максимилиан выписывал на свой почтовый ящик, в Ушуайе, британские газеты. Журналисты смутно намекали, что осенью страну ждет счастливое событие, однако о беременности принцессы Элизабет прямо не писали. Сестре обергруппенфюрер газет, разумеется, не позволял:

      – О Холланде никто не упомянет, но незачем ей читать даже о герре Питере… – промышленник, по мнению Макса, давал очень толковые интервью:

      – Он