Амнезия, или Фанера над Парижем. Владимир Ильич Купрашевич

ну, молодец! Молодец…

      Похоже, у него самого проблемы с памятью.

      Похлопав своей лапой по моей руке, он уже собирается подняться, но тут же оседает снова. Меня достает его присутствие, и в то же время я не хочу, чтобы он ушел вот так, ничего не прояснив. … Наверное, мои мысли откуда-то выглядывают, потому что он отвечает на вопросы, которые я не озвучиваю.

      – У тебя не было с собой никаких документов. Вспоминаешь хоть что-нибудь? Хотя бы имя.

      – Замза… – осторожно выговариваю я, и с испугом вижу выражение недоумения на его лице.

      – Замза…?– тянет он. – Странно. Откуда такое?

      Я робко шевелю пальцем, указывая вверх.

      – Потолок, – подсказывает врач и снова становится озабоченным. – Ну да, понимаю. Насекомое. Ну, а что помнишь еще?

      – Слова. Всякие. Они всплывают…

      Травматолог кивает.

      – Ну, это хорошо. Со временем обретут смысл. Ну, а сам-то ты местный или приезжий? – явно без надежды спрашивает он.

      Я напрягаюсь, чтобы зацепиться за что-нибудь из непроглядного прошлого, но окончательно провалюсь в хаос звуков, видений, всплывающих без всякого повода и какой-либо связи с этим самым прошлым.

      Не увидев ничего обнадеживающего, на моем тупом лице, верзила сдается.

      – Ну, ладно. Отдыхай. С завтрашнего дня к тебе будет приходить другой доктор. Мы думаем, что тебя сбила машина. Но ты, как я понимаю, и этого не знаешь.

      Врач уходит, а я прикрываю глаза, пытаясь понять его последние слова, но меня вдруг достает сосед по койке.

      – А ты че, правда не помнишь ничего, или темнишь?

      Я молчу и сосед, видимо решив что «правда», добавляет:

      – Ну, ты больно-то не переживай. Это здесь бывает. Амнезия называется. Вон у нас тут лежит Егорыч. Ему по башке стукнули, когда из банка c пенсией выходил. Тоже не мог вспомнить, сколько в кармане было. Сначала говорил, что штука деревяшек, а вчера вспомнил, что не деревяшек, а долларов. Сегодня уже три. Уже евро. Курс повыше. Полегчает и тебе.

      С той стороны, куда кивал сосед, раздается какое-то ворчание. Наверное, того самого Егорыча…

      Проснувшись в очередной раз, наверное, утром, я с удивлением обнаруживаю, что уже понимаю немало из того, что говорят мои соседи. Правда, слов ими произносится немного, и они часто повторяются: «покурить, утка, тапки, сволочь …». Чаще всего они почему-то поминают чью-то мать, но я догадываюсь по интонации, что прямого отношения к теме она не имеет и, «скорее носит декоративный, оформительский характер» (меня удивляет внезапный каскад последних слов, произвольно всплывших, как будто я всю ночь учил их). Разобравшись с тапками и утками, публика с энтузиазмом переключается на какое-то загадочное правительство на «ё». Само слово «правительство» я узнаю, но то, в сочетании, с которым его употребляют, не могу понять. Наверное, какое-то не наше.… Потом публика вдруг теряет покой по поводу рыжего, которого все знают, и терпеть не могут. Здесь достается не только его матери…

      Но, самое ценное,