Зимопись. Книга первая. Как я был девочкой. Петр Ингвин

фальшивую улыбочку. – Знаком с моими мужьями?

      – Не довелось, – сообщил царевич тоном «сто лет вы мне не сдались».

      – Дорофей, – представила Милослава левого. Затем правого, отличавшегося от второго лишь шириной груди и цветом лошади: – Порфирий.

      – Очень, – кивнул Гордей, проглотив полагающееся «приятно».

      – Жаль, ты пристроен, – не слишком правдоподобно пожалела Милослава.

      – Староват я для тебя, соседка. Найдешь порезвее.

      – Кто бы говорил, – не сдавалась та.

      Возможно, так протекали местные «как дела, как погода» – обязательный набор слов встретившихся соседей перед тем, как разъехаться.

      Странно, но Дорофей с Порфирием, представленные как мужья, равнодушно отмалчивались. Отстраненные взоры, не чувствовавшие реальной опасности, спокойно и задумчиво гуляли по сторонам. Порфирий статью превосходил более хилого – исключительно по сравнению с ним – Дорофея. Дорофей мстил чеканной красотой лица, выразительностью глаз и недоспрятанной ухмылочкой, за которой скрывался хитрый ум. Насчет ума лишь предположение, а хитрость присутствовала однозначно.

      Пустив коня мелким шагом вперед, Милослава продолжила:

      – Разве не ты обратил в посмешище оборону Мефодии, разметав ее защитников, которые долгие годы являлись для всех эталоном, символом непобедимости и недостижимой вершиной? Или не ты, защищая вотчину, разнес в пух и прах их контратаку? Кто, как не ты, спас тогда цариссу?

      Напоминание царевичу польстило. Когда царевна приблизилась вплотную, он обронил, нарываясь на новый комплимент:

      – Противник был старше, а возраст, как уже сказал, не последнее дело.

      – Еще и скромен до безобразия. Гордей, ты мне определенно нравишься. Был бы свободен… Впрочем, кто знает? Царисса стара, слаба, болезненна, не сегодня завтра…

      – Не говори так. Четвертая заповедь. Она женщина и мать, а еще она царисса. В отношении вашей цариссы ты мне таких слов не простишь.

      – Так не прощай. Вот я. Ну?

      Гордей потупился.

      – Ты знаешь, я не могу ударить женщину, если моей семье не угрожает опасность.

      – Думаешь, не угрожает? – от царевны пахнуло холодом.

      Еще секунда, и…

      – Не посмеешь. – Царевич знал закон. Закон на его стороне. Он надеялся на закон, и закон восторжествовал.

      Рука на эфесе царевны немного расслабилась.

      – Как член тайного к… – Гордей стрельнул в нас убийственным взглядом и снизил голос, – ты давала определенную клятву, в том числе – карать отступников этой клятвы.

      В сузившихся зрачках царевны полыхнули молнии, а мышцы кисти вновь натянулись в опасные струны.

      – Откуда знаешь про… – она осеклась. – А-а, Евпраксия. Но ты не она.

      – Тогда вспомни последнюю заповедь.

      – Определяешь себя как имущество? – Милослава хмыкнула и еще чуточку прибавила яда в глазах.

      – Я муж, – гордо сказал Гордей. – А они, – последовал кивок на свиту, включавшую нас, – имущество.

      – Тогда