Красный закат в конце июня. Александр Лысков

Геласий уложил на снегу квадратом, словно окладные брёвна для строения. Натолкал под них сена и хвороста.

      Зажёг.

      В венце огня под шкурами близко легли они друг к другу.

      И наутро Степанида проснулась уже просто Стешей.

      …Дальше ехали с тайной в душе. С изумлением.

      По-новому учились глядеть друг на друга. И разговор не сразу склеили. Будто только что познакомились.

      Теперь Геласий часто подсаживался на край кошевки. Притискивал меховой куль. Находил в нём губами холодный нос, алую щеку.

      Шептал какие-то глупости, указывая на белок, – гляди, мол, тоже парами скачут.

      А вон на полянке зайцы дерутся. Жениховствуют и они.

      Кажется, смерть кругом белая, ледяная. А кому надо, тем хватает собственного утробного тепла для жизни и её восполнения…

      Потом, проезжая здесь на ярмарку, Геласий всякий раз вспоминал ту крещенскую ночку на обочине дороги, треск огня, жар плодородного единения.

      И думалось ему всякий раз: «Здесь Матрёна зачата».

22

      Печь – и гревь, и свет, и железу плавь.

      С утра старшуха Енька-Енех кланялась печи.

      Вечером Геласий окунул своё лицо в её жгучий свет.

      Покупной железный прут в руках поворачивал на огне, напитывал малиновым.

      Слышно было, как от пережогу пищали угли на поду.

      В «виднети», за спиной деловитого хозяина, стучала набилка в кроснах матери. Урчало веретено привозной молодайки.

      Наученная покойной свекровью, Енька пела-поскуливала:

      Девушка полотно ткала,

      Красная широко брала.

      На полотне – золоты кружки,

      На беличке – сизы голуби.

      И вдруг сорвалась на угорское, будто перетолмачила:

      Ен фехер – кек аламб.

      Ен алакси – кек ниул.

      А потом опять по-русски:

      Тут Иван ступил в избу —

      Девушка испужалася.

      Золоты кружки на тканье смешалися,

      Сизы голуби разлетелися,

      Заюшки разбежалися.

      …Ой, девушка, не скупись,

      За песенку расплатись…

      (Ой, леня, нем шугори,

      Утан елек физетэ.)

      Енька-Енех хохотнула на последней строчке, ногой притопнула. Подзадорила Стешу.

      Не зацепило пришлую. Продолжилось деловитое жужжанье деревянного волчка в её руке.

      Так бы Еньке одной и веселить вечерю, кабы Геласий вдруг примерочно не тюкнул молотком по наковальне – доспело ли железо для ковки?

      Дзинь!

      И ударил молоток дробью, в пляс пошёл, бубенчиками рассыпался по углам избы.

      Частя, слился молотковый стук в струнные звуки.

      Обрушился громом одиночного битья.

      В этой звени неслышно щёлкнуло о стену отброшенное веретено Стеши, и прялка её пала на пол.

      Полетели к дверям лапоточки. В одних липтах девушка выскользнула к припечью.

      Под кузнечные перезвоны Геласия всплеснула руками, выгнулась, тряхнула плечами. Да так, что локти стояли на месте, и муха бы с них не слетела.

      У