Женщины прощают первыми. Генрих Генрихович Кранц

забытое на две недели на дачном подоконнике.

      – А так лучше?

      Я открываю глаза.

      – Как?

      Лешик непонимающе смотрит на меня.

      – Когда кончик языка у тебя во рту?

      У меня? Во рту? Кончик языка? А я и не заметила! Господи, что сказать? Что сказать-то? А ведь о вещах, которыми мы сейчас занимаемся, написаны сотни томов. Иные из французских королей потому и вошли в историю только потому, что умели мастерски целоваться. Нет, мне явно не стать французской королевой. А уж королем и подавно. Сотни томов, века истории у меня за спиной, а сказать нечего.

      – Ну, да…Лучше…– говорю я с французским прононсом.

      Что-то я устала от этих уроков. Я сажусь на диван. У Лешика замечательный диван – старинный, с гнутой спинкой, с нежно охающими пружинками под бархатной обивкой. Сколько наложниц возлежало на этом ложе любви? Какие поцелуи сыпались на его розовую мякоть?

      – Может, поедим ? – скромно вопрошает Лешик.

      Я киваю. Лешик варит кофе, приносит сушки и круглую плюшку с крошками сахара наверху. Плюшка похожа на кремовую розу с капельками утренней росы на лепестках-завитушках. Верхняя часть достается мне, сахаринки катаются на языке, тают, растворяются в кофейной влаге.

      – Я, вообще-то, удивился, когда Ритка сказала о твоем предложении…

      Лешик медленно жует плюшку и смотрит мне прямо в глаза. Когда он поворачивается, чтобы достать салфетки, я вижу ложбинку на шее, между затылком и спиной. Маленькую, трогательную ложбинку, в которую, наверное, очень приятно утыкаться носом, когда на улице метель, и поют фонари, раскачиваясь в своих заиндевевших петлях. Такие ложбинки бывают у маленьких мальчиков, потом они заливаются гипсом лет, и в нее уже не уткнешься носом, даже если нос у тебя размером с пуговицу.

      – О каком предложении?

      Лешик подносит чашку ко рту, делает глоток, кусает желтое крыло плюшки.

      – Ну, о поцелуях…

      Если честно, то я ничего не говорила. Это все Риткины штучки. Но говорить об этом мне неохота, я молчу и кусаю сахарный липкий бок .

      – А я удивилась еще больше…– говорю я, вытирая губы салфеткой.

      Я не знаю, что делать дальше – то ли бежать в ванную, прополаскивать рот, то ли оставаться на месте – с крошками плюшки на языке?

      – А ты-то чему удивилась?

      Я делаю восхищенный вздох.

      – Ну, как же ? Лешик – плейбой, Лешик– то, Лешик– се…

      Лешик отодвигает чашку от себя.

      – Это кто тут плейбой?

      Господи, может он это скрывает? Зачем же я сказала? Но бежать некуда и я продолжаю свое наступление на позиции мирового плейбойства.

      – Как кто? Ты! Лешик, не надо скромничать. Мне Ритка обо всем рассказала. Надеюсь, ты не заставишь вспомнить всех поименно!

      На Лешике лица нет. Он вдруг вскакивает, хватает кофейник и наливает себе в чашку пузырящийся кипяток. Когда он льет его с высоты подбородка, мне кажется, что кипяток вырывается из горячего источника под названием Сердце.

      – У меня в моей жизни было две девушки! Две!…