Кваздапил. Петр Ингвин

сейчас.

      Выпад с последним обвинением был наивным и глупым до крайности, но погружением в детство с его взятием «на слабо» он заставил меня внутренне улыбнуться, подтянуться и вдруг протрезветь. Часть крови вернулась в голову и пнула ее, заставляя работать, и та, скрипя и сопротивляясь, приступила к обязанностям.

      Для начала необходимо понять главное: чего перешедшая все границы баловница ждала, когда залезла к обнаженному мужчине? О долгом отсутствии сокомнатников она знает не хуже меня, и ответ получался единственным, для меня неприемлемым. Надо прекращать комедию.

      – Ладно, раз получилось, что слово дано, его нужно выполнять, – сказал я, скидывая девичьи ладони со своих коленей, – с одним условием.

      В ожидании подвоха Мадина напряглась, за темными зрачками начался мозговой штурм, который заранее готовился к новому раунду словесно-телесной баталии.

      Я объяснил:

      – Это произойдет на кухне за чашкой чая. То есть, ты сейчас немедленно встанешь, оденешься и выйдешь, там и поговорим.

      Меня уничтожающе просверлила вспышка едва сдержанного гнева, и соседка по водоплаванию процедила сквозь зубы:

      – Условие единственное? Даешь слово?

      Я помедлил немного в поисках подводных рифов, грозивших пробоиной и полным крушением планов, затем кивнул.

      – Тогда у меня тоже дополнительное условие. Совсем маленькое.

      – Не пойдет.

      – Это нечестно!

      – Нечестно ставить меня в некрасивое положение по отношению к моему другу и твоему брату, – парировал я.

      – Все равно, если ты не согласишься – я не встану первой, – насупилась красавица, – наоборот, восприму это как твое желание поглазеть на меня. Еще и обижусь.

      – Поглазеть?! Обидишься?! Ты?!

      – Скажешь, это не так?

      – Сдалась ты мне сто лет!

      В опровержение декларируемой позиции взгляд-изменник переметнулся вниз, на гладь матовых островов, подсвеченных лампой. Они контрастировали с Куинджевской чернотой намокших понизу темных прядей и дьявольскими магнитами глаз. Мадина знала себе цену и пользовалась этим, партия шла не на равных. К сожалению, это понимали мы оба. К сожалению для меня.

      – Да я вообще глаза закрою! – объявил я.

      Лицо обречено отвернулось в сторону. Было бы куда. От себя не убежишь. Чего не видели глаза, чувствовала кожа, и помнила память. Особенно не давала покоя родинка на груди. Надо же расположиться в таком месте, чтоб всегда быть на виду. Теперь, зная о родинке, разве смогу забыть весь пейзаж при каждом взгляде завтра и всегда?

      – Хорошо, – сдалась паршивка, явно замышляя что-то новое. – Закрой глаза обеими руками, и не подсматривать, договорились?

      – Догово… Стоп!

      – Нет, уже договорились! – радостно всхохотнула Мадина, ладони хлопнули меня по коленям, понизу пошли теплые волны.

      – Нарочно, да? Нравится меня в угол загонять? Садистка!

      Довольно улыбаясь, девушка пожала плечами:

      – Тогда возвращаемся к прежнему условию, в нем было, чтобы я встала, оделась и вышла. Но мне нужно