День гнева (сборник). Север Гансовский

был сделан из окна заброшенного дома, а два – прямо из леса. Все три раза после неудачного выстрела они находили медвежьи следы. И вообще, следы отарков попадались им все чаще и чаще с каждым днем…

      В сторожке, в сложенном из камней маленьком очаге, они разожгли огонь и приготовили себе ужин. Лесничий закурил трубку, печально глядя перед собой.

      Лошадей они поставили напротив раскрытой двери сторожки.

      Журналист смотрел на лесничего. За то время, пока они были вместе, с каждым днем все возрастало его уважение к этому человеку. Меллер был необразован, вся его жизнь прошла в лесах, он почти ничего не читал, с ним и двух минут нельзя было поддерживать разговора об искусстве. И тем не менее журналист чувствовал, что он не хотел бы себе лучшего друга. Суждения лесничего всегда были здравы и самостоятельны, если ему нечего было говорить, он молчал. Сначала он показался журналисту каким-то издерганным и раздражительно-слабым, но теперь Бетли понимал, что это была давняя горечь за жителей большого заброшенного края, который по милости ученых постигла беда.

      Последние два дня Меллер чувствовал себя больным. Его мучила болотная лихорадка. От высокой температуры лицо его покрылось красными пятнами.

      Огонь прогорел в очаге, и лесничий неожиданно спросил:

      – Скажите, а он молодой?

      – Кто?

      – Этот ученый. Фидлер.

      – Молодой, – ответил журналист. – Ему лет тридцать. Не больше. А что?

      – То-то и плохо, что он молодой, – сказал лесничий.

      – Почему?

      Меллер помолчал.

      – Вот они способные, их сразу берут и помещают в закрытую среду. И нянчатся с ними. А они жизни совсем не знают. И поэтому не сочувствуют людям. – Он вздохнул. – Человеком сначала надо быть. А потом уже ученым.

      Он встал:

      – Пора ложиться. По очереди придется спать. А то отарки у нас лошадей зарежут.

      Журналисту вышло бодрствовать первому.

      Лошади похрупывали сеном возле небольшого прошлогоднего стожка.

      Он уселся у порога хижины, положив ружье на колени.

      Темнота спустилась быстро, как накрыла. Потом глаза его постепенно привыкли к мраку. Взошла луна. Небо было чистое, звездное. Перекликаясь, где-то наверху пролетела стайка маленьких птичек, которые в отличие от крупных птиц, боясь хищников, совершают свои осенние кочевья по ночам.

      Бетли встал и прошелся вокруг сторожки. Лес плотно окружал поляну, где стоял домик, и в этом была опасность. Журналист проверил, взведены ли курки у ружья.

      Он стал перебирать в памяти события последних дней, разговоры, лица и подумал о том, как будет рассказывать об отарках, вернувшись в редакцию. Потом ему пришло в голову, что, собственно, эта мысль о возвращении постоянно присутствовала в его сознании и окрашивала в совсем особый цвет все, с чем ему приходилось встречаться. Даже когда они гнались за отарком, схватившим девочку, он, Бетли, не забывал, что как ни жутко здесь, но он сможет вернуться и уйти от этого.

      «Я-то вернусь, – сказал он себе. – А Меллер? А другие?..»

      Но