Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Часть пятая. Александр Дюма

заранее. Приготовляясь к вечности, мы должны привести в порядок свои бумаги.

      Королева вздрогнула.

      – Ваше величество, – сказала герцогиня, – вы узнаете точно день моей смерти.

      – Каким образом?

      – На следующий день после моей смерти ваше величество получит в четырех конвертах все, что осталось от нашей давней, такой таинственной тогда переписки.

      – Вы ее не сожгли? – воскликнула с ужасом Анна.

      – О, дорогая королева, только предатели жгут королевские письма.

      – Предатели?

      – Да, конечно. Или, вернее, они делают вид, что жгут, но сохраняют или продают их.

      – Боже мой!

      – Верные же, наоборот, глубоко прячут такие сокровища; и однажды они приходят к своей королеве и говорят ей: «Ваше величество, я старею, я больна, моя жизнь в опасности и в опасности тайна вашего величества, доверенная мне; возьмите же эту опасную бумагу и сожгите ее сами».

      – Опасная бумага? Какая?

      – У меня есть только одна, но она действительно очень опасная.

      – О, герцогиня, скажите, скажите же мне, что это такое?

      – Это записка… от второго августа тысяча шестьсот сорок четвертого года, в которой вы просили меня поехать в Нуази-ле-Сек навестить вашего милого несчастного ребенка. Вашей рукой там так и написано: «милого несчастного ребенка».

      Наступила глубокая тишина. Королева мысленно измеряла глубину пропасти, госпожа де Шеврез расставляла свои сети.

      – Да, несчастный, очень несчастный! – прошептала Анна Австрийская. – Какую печальную жизнь прожил этот бедный ребенок и какой ужасный конец был уготован ему.

      – Он умер? – живо воскликнула герцогиня, и ее удивление показалось королеве искренним.

      – Умер от чахотки, умер забытый, увял, как цветок.

      – Умер! – повторила герцогиня печальным тоном, который очень бы обрадовал королеву, если бы в нем не слышалось нотки сомнения. – Умер в Нуази-ле-Сек?

      – Да, на руках у своего гувернера, бедного несчастного слуги, который не намного пережил его.

      – Это понятно: нелегко вынести такую печаль и такую тайну.

      Королева не удостоила заметить иронию этих слов. Госпожа де Шеврез продолжала:

      – Несколько лет тому назад я справлялась в самом Нуази-ле-Сек о судьбе этого столь несчастного ребенка. Его не считали умершим, вот почему я сначала не опечалилась вместе с вашим величеством. О, разумеется, если б я поверила, никогда никакой намек на это прискорбное событие не разбудил бы законнейшую печаль вашего величества.

      – Вы говорите, что в Нуази-ле-Сек ребенка не считали умершим?

      – Нет, ваше величество.

      – Что же говорили?

      – Говорили… Конечно, ошибались… заблуждались…

      – Все же скажите.

      – Говорили, что однажды вечером, в начале тысяча шестьсот сорок пятого года, прекрасная и величественная женщина (что было замечено, несмотря на маску и плащ, которые скрывали ее), знатная дама, очень знатная, без сомнения, приехала на перекресток дорог, тот самый, на котором я ждала вестей о молодом