Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Часть пятая. Александр Дюма

мадемуазель де Лавальер, вдовствующая королева закончила эти жалобы и укоры словами, вполне соответствовавшими ее мыслям и характеру.

      – Ах, дети, дети! – сказала она по-испански.

      Глубокие слова в устах матери; слова ужасные в устах королевы, скрывавшей удивительные тайны в глубине своей опечаленной души.

      – Да, – отвечала Молена, – дети, для которых мать жертвует всем.

      – Которым, – продолжала королева, – мать пожертвовала все, что могла…

      Она не докончила фразы. Когда она взглянула на портрет бледного Людовика XIII, ей показалось, что снова в тусклых глазах ее супруга появляется сердитый блеск и гнев раздувает его тонкие ноздри. Портрет оживал. Он не говорил, а грозил. Глубокое молчание последовало за словами королевы. Молена начала рыться в большой корзинке с лентами и кружевами. Госпожа де Мотвиль, удивленная молнией взаимного понимания, которая одновременно сверкнула в глазах королевы и ее наперсницы, опустила скромно глаза и, стараясь не видеть, вся обратилась в слух. Она услышала только многозначительное «гм», которое пробормотала испанская дуэнья, эта воплощенная осторожность. Она поймала также вздох, вырвавшийся из груди королевы. Тотчас она подняла голову и спросила:

      – Вы страдаете, ваше величество?

      – Нет, Мотвиль. Почему ты спрашиваешь?

      – Ваше величество застонали.

      – Ты, пожалуй, права, да, мне немного нездоровится.

      – Господин Вало здесь поблизости, кажется, у принцессы: у нее расстроены нервы.

      – Серьезная болезнь! Но господин Вало напрасно ходит к принцессе, совсем другой врач вылечил бы ее…

      Госпожа де Мотвиль еще раз удивленно подняла глаза на королеву.

      – Другой врач? – спросила она. – Кто же?

      – Труд, Мотвиль, труд… Ах, если уж кто болен, так это моя бедная дочь.

      – Вы также, ваше величество.

      – Сегодня я себя чувствую лучше.

      – Не доверяйтесь самочувствию, ваше величество.

      И, как бы в подтверждение слов госпожи де Мотвиль, острая боль ужалила королеву в самое сердце, она побледнела и откинулась на спинку кресла, чувствуя накатывающую дурноту.

      – Мои капли! – вскричала она.

      – Сейчас, сейчас! – отозвалась по-испански Молена и не торопясь подошла к шкафчику из золотистой черепахи, вынула из него хрустальный флакон и, открыв, подала королеве.

      Королева несколько раз сильно вдохнула и прошептала:

      – Вот так меня и убьет Господь. Да будет его святая воля!

      – Не умирают от боли, – возразила Молена, ставя флакон в шкаф.

      – Вашему величеству лучше теперь? – спросила госпожа де Мотвиль.

      – Да, лучше.

      И королева приложила палец к губам, чтоб ее любимица не проговорилась о только что виденном.

      – Странно, – сказала после некоторого молчания госпожа де Мотвиль.

      – Что странно? – спросила королева.

      – Ваше величество помнит тот день, когда впервые появилась эта боль?

      – Я помню только, что это был грустный день, Мотвиль.

      – Этот