Зяблики в латах. Георгий Венус

Радуясь новым людям, Олимпиада Ивановна рассказала нам и про своего мужа, расстрелянного каким-то проходившим через город атаманом, и про часы, подаренные мужу в день его 25-летней службы училищным сторожем, и даже про Наташку, девочку свояченицы, что помогала ей, теперь одинокой, по хозяйству.

      – А знаешь, старуха на границе помешательства… Вот они – осколки быта, – сказал прапорщик Морозов после беседы с хозяйкой, уходя к себе во взвод. – Видел, как она часы покойника гладит? А сколько… черепков этих.

      – Склеим, прапорщик.

      – Не всё, брат, клеится, вот что!..

      Когда я вернулся к себе в халупу, Олимпиада Ивановна была на кухне. Над открытым комодом в ее комнате стоял Свечников.

      – Вы что это тут?

      Свечников вздрогнул и быстро зажал в кулаке часы Никифора Степаныча.

      – Добровольцев, сволочь, позорить! – и, схватив часы за цепочку, я рванул их. Цепочка порвалась, а часы, упав на пол, брызнули на коврик разбитыми стеклышками.

      И вот уже второй день аккуратно собранные стеклышки лежали на комоде. Часы не шли…

* * *

      …Желтая собачонка за окном жалобно повизгивала.

      Кто-то дал ей сапогом под живот. Потом солдаты расступились, – очевидно, пропуская офицера.

      – Олимпиада Ивановна, а есть у вас в городе часовщик? – вошел в комнату прапорщик Морозов.

      – А как же, служивый! Есть, как же!.. Зелихман. На Торговой живет.

      Прапорщик Морозов вынул бумажник.

      Когда Олимпиада Ивановна побежала к Зелихману, мы подошли к окну.

      – Выйдем, что ли?

      – Эй, крупа! – кричали веселые кавалеристы, колоннами проезжая по улице. – Расступитесь! Конница идет!

      – Мой ход. Мой! – горячился Свечников.

      – Не зазнавайся! Валет, брат, что подпоручик, дамских боится ручек… Ход твой, да взятка моя.

      Свечников проигрывал.

      Прапорщик Морозов размазывал ногой жидкую грязь, нанесенную в комнату сапогами. «И откуда грязь? – думал я. – На дворе жара… земля растрескалась…»

      – А дома ли тетка Лимпиада? – вдруг услыхал я чей-то тонкий, в гул солдатского смеха забежавший голосок.

      На пороге стояла девочка. На ней было розовое, как весенняя черешня, платье. Коротенькая косичка не свисала вниз, а стояла на макушке, как опрокинутый вверх точкой восклицательный знак.

      – Наташка! – догадался прапорщик Морозов и ласково улыбнулся.

      – К Олимпиаде Ивановне, милая?

      – К тетке.

      – А ее нет!

      Минутку девочка молчала.

      – А у нас на дворе тоже солдаты!..

      – Ну и сказала! По существу! – засмеялся Филатов, взглянув на нее из-за развернутых веером карт. – Из пулемета да бомбой! – ни в село ни в город, – ни в бровь ни в глаз!

      – Только наши с лошадьми. Конные наши… Ну и крику!

      – Кто ж, Наташка, кричит? Солдаты?

      – Соловейчик кричит, портной. Солдаты его за бороду таскают. Давай, кричат, деньги, жидовская твоя харя!

      Прапорщик Морозов встал.

      – Я выйду!..

      …Я долго