Зяблики в латах. Георгий Венус

и канава. В ней – куча пустых гильз. Обоймы. Брошенный раненый корчился, как червь под лопатой.

      Снять?..

      Я схватил его за ноги, но он дико закричал, вскинув руки в небо. Я бросил его и вновь побежал. Последним в цепи…

      Бежал, хромая.

      Эти проклятые ноги!..

* * *

      Под самым городом мы наконец замедлили шаг. На окраине остановились.

      Горячий от солнца штык обжигал лицо и руки. Но я не подымал головы. Не отнимал рук от штыка. Стоял, прислонившись к винтовке, медленно подымая то одну, то другую ногу… Ноги горели.

      На белых стенах халупы виднелись следы наших пуль – серо-зеленые пятна. Из них сыпалась сухая глина. Выше, в тени, под самыми крышами, расползались подтеки. Еще не подсохло. Окна халуп были забиты ставнями. Одно окно – убогого крайнего домика – было разбито. На подоконнике лежали черепки цветочного горшка и комочек сухой земли. Под окнами, корнями вверх, валялся сломанный кустик фуксии. Под забором возле канавы издыхала лошадь. Она лежала на спине, подняв кверху неподвижные ноги. Ноги торчали, как оглобли брошенной рядом подводы. Лишь одна нога, передняя, еще дергалась. Била копытом воздух. Дальше, в глубь улицы, под покосившимся фонарем, лежал убитый. На спине его, как горб, вздувалась гимнастерка.

      «Вот наконец обуюсь!» – подумал я.

      Подошел.

      Черт! Он был уже без сапог…

      Вечером я пошел к штабу полка.

      – Идите в комендантскую! – сказал мне адъютант.

      На дворе комендантской команды лежали убитые. Плечом к плечу. Их было немного – человек пятнадцать. Миша, как и у меня в отделении, лежал на фланге. Его волосы были взъерошены. Одна прядь, черная от запекшейся крови, падала на лоб. Миша держал указательный палец кверху. Точно слушал что-то…

      – Вот, прапорщик, пригоните себе обувь! – сказал мне адъютант.

      …Ноги. Еще ноги. Много, много ног. В сапогах и без. Грязные, запыленные…

      Я пытливо присматривался: которые сапоги на мою ногу?

      Наконец подошел к одному из убитых. Лица его я не видел. Оно было прикрыто соломой. Я взял его за ногу. (Какая тяжелая нога!) Сапоги слезали туго. Нога уже остыла и в ступне не сгибалась.

      – А ну, сильней! Сильнее! – подбадривал меня адъютант.

      Я рванул со всей силой. Сапог слетел с ноги. Убитый подался вперед. С лица его сползла грязная, пропитанная кровью солома. Я увидел клочок бороды, пол-лица. Еще ниже сползла солома… Поручик Сычевой, он!..

      – А вы не знаете, где его портсигар остался? – неожиданно для себя обратился я к адъютанту.

      – Какой портсигар?

      Но мне уже не хотелось разговаривать.

      – Портсигар у него был… Серебряный.

      – Нет, не знаю!

      На губах у поручика Сычевого стыл пузырек кровавой пены. Один глаз, плоский и мутный, смотрел прямо на луну. Другой заплыл щекою. Лицо его было распухшее, точно искусанное осами.

      Я торопливо стянул второй сапог.

      – Благодарю вас, господин адъютант!

      – За что это?

      Адъютант засмеялся.

      Я взял сапоги под мышку и пошел к штабу.

      Полковник