Господин Великий Новгород. Державный Плотник (сборник). Даниил Лукич Мордовцев

в свою очередь, как бы изумленно вскинул глазами на Арзубьева и Селезнева-Губу…

      – Так и не допустили до князя?

      – Не допустили, княже… Да еще меня же и докоряют: как же это, говорят, приехал ты от Великого Новгорода великому князю посольство править о своих земских новгородских делех, а о грубости и неисправленье новгородском ни одного-де и слова покорного не правишь?

      – О грубости?.. эге-ге! Мыши коту согрубили…

      – Да, о грубости… А я им на это аркучи тако: «Господин-де и Великий Новгород мне это не приказывал».

      – А чим бы то мыши согрубили коту? – улыбнулся Олелькович хозяйке, которая в это время подошла к нему сама с золотым кубком на подносе.

      – Да Новгород, княже, не пустил через свои земли послов псковских ради того, что они ехали к великому князю не с добром, – отвечала Марфа, кланяясь князю кубком.

      – Какое же было их недоброе дело?

      – А они, княже, плетут в Москве на нас безлепичные сплетки, – отвечал посадник вместо Марфы. – Так вот, когда я отвечал боярам, – продолжал он, не давая говорить хозяйке, – что мне того в посольстве править не указано, так бояре, аки псы ощетинясь, рекли, что-де сие великому государю вельми грубо – не в истерп-де воля новгородская и что-де и великий государь тебе, Василию-посаднику, указал ответ ево, государев, держать, Великому Новуграду, аркучи тако: «Исправьтесь-де и, отчина моя, Великий Новгород, людие новугородстии, сознайтесь в винах своих, в земли и воды мои не вступайтесь, имя мое держите честно и грозно, по старине, ко мне, великому государю, посылайте бить челом по докончанью, а я вас, отчину свою, жаловать хочу и в старине держу».

      Посадник договорил последние слова взволнованным голосом, бледное лицо его вспыхивало багровыми пятнами, и, когда, замолчав, он потянул руку к братине за чарой, рука его дрожала. Глаза преподобного Зосимы как-то робко вскидывались на него из-под опущенных ресниц и снова прятались. Глаза Марфы, которыми она обводила собрание, горели молодым огнем.

      – Что ж он и впрямь! Так! Ноли мы холопи московские! Новгород ни у кого в холопех не был, – заговорил сын Борецкой, Димитрий, бледный и взволнованный.

      – Не был и не будет! – ударил кулаком по столу Арзубьев.

      От этого удара чары и братины задрожали и расплескали вино. Преподобный Зосима вздрогнул и с немым укором глянул на Арзубьева. Марфа самодовольно обвела гостей своими большими глазами. Она видела, что уже довольно подпито и разгорячена кровь у большинства.

      «Ох, баба, заварила кашу… – казалось, говорили, однако, задумчивые глаза соловецкого отшельника. – Каша закипает… Кто-то будет ее расхлебывать?..»

      Михайло Олелькович, тоже подвыпивший, веселыми и лукавыми глазами оглядывал расходившихся новгородцев и подзадоривал их то улыбкой, то кивком головы…

      Духовные чины между тем вели более скромную беседу – о церковных делах. Отец Пимен, белокурый и рыжебородый попина, жарко оспаривал в чем-то своего соседа, новоизбранного владыку Феофила.

      – И ты таки