Господин Великий Новгород. Державный Плотник (сборник). Даниил Лукич Мордовцев

Феофила!

      – В Волхов Феофила! Он московской руки… холоп княженецкий!

      – Пимена в прорубь! Пимен похваляется: меня-де и в Киев пошлют на ставленье… я и в Киев пойду… Латынец он… литва хохлатая.

      Между тем священник, протодиакон с блюдом и посадник воротились в собор. Первые два вошли в алтарь, где у престола все еще стоял слепой Тихик.

      – Паки дерзай, раб Божий Тихиче! – провозгласил священник.

      Слепец вздрогнул, протянул руку и ощупал левое крайнее блюдо. При этом движении слепого яркая краска залила полные щеки Марфы-посадницы, не спускавшей глаз с престола.

      И это блюдо протодиакон возложил себе на голову. Тем же порядком и священник с крестом, и протодиакон с блюдом на голове, и посадник вышли к народу.

      Опять сняли тафту с блюда и раскрыли жребий.

      – Господине Великий Новгород! – раздался тот же голос старого посадника. – Вот жребий преподобного отца Пимена!

      – А… Не быть Пимену, латынцу, владыкой! Не вывезла кривая…

      – Феофил владыка! Многая лета владыке Феофилу!

      – Ай да Тиша блаженненькой! Знал, кого вымать! Исполать Тише.

      Действительно, там, в храме, на престоле, остался жребий Феофила-протодиакона, и это было знамением, что Бог благословляет избрание во владыки новгородские Феофила – а Варсонофия и Пимена отверг.

      Избрание владыки свершилось. Но не было, как водилось прежде, всенародного ликования… Напротив, только немногие голоса огласили стены Детинца и соборную площадь шумными восклицаниями в честь и во здравие новому владыке. Мало того, дело кончилось тут же, у Святой Софии, свалкой, во время которой у кричавших «слава» и «многая лета» были поразбиты носы до крови и перещупаны ребра. А когда толпы повалили с Софийской стороны на торговую, то «кончане» и «уличане» с Славенского и Плотницкого концов да некоторые из пригорожан, большею частью «худые мужики-вечники»[13], обрушились на «житых людей» из Людина и Неревского концов, шибко их помяли, а некоторых с мосту прямо пошвыряли на реку, на лед. «Худые мужики-вечники» кричали искренне, хотя и не о себе, а то, что хотели от них (те же Борецкие), чтобы они – кричали… Что избранием во владыки не Пимена, а Феофила богатые люди (как будто не были таковыми сами Борецкие) готовятся продать Новгород в московскую кабалу, где «козам рога правят» и «слезам не верют»… Что зажмет Москва Новгород в «ежовы рукавицы да согнет в три погибели», как она уже согнула княжество Тверское и иные… Что можно, коли уж шибко начнет наседать, и с Литвою побрататься, чтоб она, Москва, «растак ее да переэдак – знала, что Господин Великий Новгород ни кречету, ни соколу, а тем паче татарскому улуснику – гнезда своего, Святой Софии, в обиду не даст»[14].

      Когда Марфа выходила из собора, окруженная сторонниками, и горстями бросала «резаны», «куны» и «мордки»[15] в толпы ее почитателей, «мужиков-вечников», лицо ее вспыхивало багровыми пятнами, а глаза метали искры. Народ провожал ее криками радости, а у нее сердце щемило досадой.

      Как бы то ни было, но проглотила она обиду судьбы – и

13

Так в Новгороде называли крестьян-тяглецов (тягло – подать), они принадлежали к «худому» (низшему) сословию, но имели право «судить-рядить» на вече вместе со всеми.

14

Известны две Софии, принявшие за исповедание гонимого в первые века христианства мученический конец: одна была обезглавлена в Египте, другую в Риме «казнили горем» – на ее глазах убили дочерей (Веру, Надежду, Любовь), после чего она умерла сама… Но в Византии и в Древней Руси «софийские» иконы и храмы посвящались не этим святым, а «Софии премудрости Божией».

15

Монеты из серебра, обрезанные в соответствии «с курсом»; «куна» – мелкая денежная и платежно-торговая единица, в XIV в. равнялась 1/50 гривны; «мордки» и «ушки» (белок) – разменные «деньги-меха», еще меньшего достоинства, чем «куны».