«The Coliseum» (Колизей). Часть 2. Михаил Сергеев

глаза смотрели плутовски. – Снимаю! – белые поля шляпы легли на грудь, тулья, словно колокол, закрыла сердце. – Тук, тук, тук, – произнес он, отталкивая в ритм шляпу рукой. – Что в нем? Там, в сердце? А? Какой подходит ключик? Откройте, он с какой страницы?

      – Тук-тук, Александр Иванович – у вас, и… скажем, у Антон Палыча. А у меня бом, бом… – незнакомец грустно улыбнулся. – А вот у друга вашего, как и у Толстого – только стонет. Последний больше всех раздал долгов.

      – Даже так? – играл словами «белый костюм». Ответ уколол.

      – Ваш покорный слуга, не только пишущий, как заметили, – гость обратился к соседу. – Он просто замечательный.

      Друзья переглянулись.

      – Я ж говорю, наглец! – Куприн кивнул.

      – И вы – причина этих замечаний… в огромном перечне других в тех дневниках оттенков, – страницы снова колыхнулись. – Оттенков боя внутренних часов, что спали и… однажды вдруг проснулись. Нам время указав, другое – низвержений! Открыли!

      – Ну-ка, ну-ка, батенька… – Куприн уже играл растерянностью. – Кому? И что?

      – Как некая «бегущая по волнам» смотрит не в ту сторону. А подпоручики еще и заблудились. Виновно – намеренье авторов. Но коли уж «бегущая» не щит и не опора, что говорить о шествующих по земной тверди уже нынче, где каждый рвется время обольстить. Где выставки и сцены аж скрипят. Где попрана мораль, в безумстве «самовыражения». А книги маскируют самомнение. Иные вовсе лгут и держат на крючке порока жертвы. Намеренно, доходно и с размахом. Вот ту намеренность нам надо обличить. С легатов тьмы сорвать заботы маску. С предателей души, что объявили плод запретный жизнью, корёжа и ломая человека. Забыв про совесть, аппелируя к свободе.

      Он вдруг тряхнул головой и добавил похожим слогом:

      – Как змей когда-то подменил цензуру заповедей полною свободой, которой нет и быть не может в этом мире. Ради нее позволив убивать.

      – Стоп, стоп, стоп! – Куприн вытянул вперед руку. – Это слова другого героя! Не путайте, милейший!

      – Спасибо, – неожиданно бросил тот. – Герой и виноват, поверьте. – Глаза гостя нездорово заблестели, румянец выступил на щеках. – И сегодня, сейчас, эти легаты, новые Иуды заманивают нас ею, втаптывают в грязь, уже, казалось, смытой памятным потопом. Новый замес – из костей и крови наших поколений – готовятся залить они в фундамент будущих постаментов. Будущих имен, будущих идолов, с единственной целью – пленить наших детей, напоить зельем, растлить и погубить.

      Тут он будто очнулся, замолчал, глаза потухли.

      – Ну, ну… что же вы? Продолжайте геройствовать и корчевать. С поправкой, конечно, – Грин оглянулся на друга. – И, кстати, уж не нас ли, грешных, в легаты?

      – Простите, – снова на удивление спокойно реагировал гость. Глаза уже смотрели прямо. – Я случайно махнул страниц семьдесят… увлекся. Хотя, тут правы… вас тоже.

      Грин даже слегка опешил: незнакомец не пытался быть вежливым. Он уже набрал воздуха в грудь, чтобы ответить на дерзость, но тот опередил.

      – И себя, – добавил говоривший. – Себя, конечно, тоже.

      Грин выдохнул:

      – Бог