Хорнблауэр и «Атропа». Сесил Форестер

стояли все плотнее, лодка проходила мост за мостом, движение на реке становилось оживленней. Хорнблауэр вдруг понял, что они на окраине Лондона.

      – Вестминстер, мэм, – сказал лодочник. – Я когда-то работал тут на перевозе, пока не построили мост. Теперь с каждого проходящего берут по полпенса, а честных лодочников оставили без заработка.

      – Да уж, – сочувственно сказала Мария. Она успела позабыть, что должна вести себя как жена капитана.

      – Уайтхоллская пристань мэм, а это Стренд.

      В те горькие дни, когда Хорнблауэр остался не у дел и ходил в Адмиралтейство просить места, он часто брал лодку до Уайтхоллской пристани.

      – Собор Святого Павла, мэм.

      Теперь они в Лондонском Сити. Хорнблауэр чувствовал запах угольного дыма.

      – Суши весла, Гарри, – вновь сказал баковый, оглядываясь через плечо.

      Лодки, лихтеры и баржи шли по реке густым потоком. Впереди виднелся Лондонский мост.

      – Греби, – сказал баковый, и оба гребца налегли на весла, пробираясь под мост между другими лодками. Под низкой аркой река, зажатая опорами, текла быстро и вновь замедлялась, выходя на свободу.

      – Господи! – воскликнула Мария.

      Им открылся вид на величайший порт мира. Одни корабли стояли на якоре, другие разгружались, и лишь посередине оставался узкий проход. Угольные бриги из северных графств, рамсгейтские траулеры, каботажные суда, корабли с зерном и над всем этим – серая громада Тауэра.

      – Темзу за Лондонским мостом стоит посмотреть, – сказал загребной. – Даже сейчас, когда война.

      Обилие торговых судов лучше чего-либо иного свидетельствует о неуспехе Бонапарта в его войне с Англией. Англию не завоевать, пока ее флот господствует на море, удушая Европу и обеспечивая процветание британской торговли.

      За купеческими судами стоял на якоре военный корабль без стеньг. Матросы в люльках красили снаружи борта. На носу корабля высилась грубая деревянная фигура – женщина в тунике, покрашенная алой и белой краской. В коряво вырезанных руках она держала большие позолоченные ножницы, и по ним-то Хорнблауэр угадал свой корабль раньше даже, чем насчитал в борту одиннадцать пушечных портов, раньше, чем лодка прошла под кормой и он прочел название – «Атропа»[3].

      Он смотрел на нее, силясь побороть волнение, и примечал дифферент, обводы, унтер-офицера на вахте – все, что можно было приметить за эти недолгие минуты.

      – «Атропа», двадцать два, – сказал рулевой, заметив интерес Хорнблауэра.

      – Мой муж – ее капитан, – гордо сказала Мария.

      – Вот как, сэр? – загребной взглянул на Хорнблауэра с уважением, польстившим Марии.

      Лодка поворачивала – вот Дептфордская бухта и Дептфордский пирс.

      – Суши весла! – сказал баковый. – Греби! Шабаш!

      Лодка заскрежетала о причал. Путешествие из Глостера кончилось. Нет, не совсем, решил Хорнблауэр, выбираясь из лодки. Еще столько хлопот впереди – найти жилье, перевезти туда багаж, устроить Марию, – и лишь

3

Атропа – в древнегреческой мифологии мойра, перерезающая нить жизни.