Буча. Синдром Корсакова (сборник). Вячеслав Немышев

сделаться образцовым раненым.

      – Буча, е-мое, че, думаю, надо бухло брать, – заговорщицки шептал Ивану на ухо маленький сапер. – Ништяк отметим, мама не горюй! Ты это, Лариску, ну, то есть Лору пригласи.

      И на всякий случай назад от Ивановой койки.

      Случилось с Иваном обычное.

      Пожалели, приголубили его, он и потянулся к мягкому и доступному. Была пустота. Лора-медсестра стала первой, кто заполнила собой эту пустоту. Другим, вроде Ксендзова, мало кудряшек в голубом. Ивану хватило в самый раз.

      Ждал Иван дежурства Ларисины, без нее даже с постели не хотел вставать.

      Недели две тянулся их госпитальный роман. Закончилось все в один день. Лора больше не пришла. Это казалось Ивану странным, потому что она и словом ему не обмолвилась. Просто не вышла на дежурство и все. Вспоминал Иван, что последние дни она была обеспокоенная чем-то, будто не высыпалась, вид у нее был нездоровый.

      Ксендзов старался не заговаривать с Иваном на тему рыжей медсестры. Сам близко к ней не подходил. Только слюни пускал. Зато Витюша заявил как-то:

      – Че ты паришься? Других мало?

      Не выдержал Иван, зашел как-то в перевязочную. Молоденькие смешливые медсестры сначала не хотели говорить, переглядывались между собой, прятали глаза от Ивана. Но он не уходил. И одна рассказала:

      – Перевелась Лорка в другой госпиталь, чтобы ближе к дому. По семейным. Больше ничего не знаю. Ходят тут. – И кокетливо: – Женихи!

      В день Иванова рождения ему торжественно объявили, что уколы закончились, лечение его идет к концу, и к майским чтоб собирался он на выписку. Иван же задумал, перед тем как уехать, найти все же Лору и объясниться, потому что душа его теперь тянется к ней.

      Иван решил твердо.

      Он бродил по парку, останавливался под тополем и думал, что дома его ждут родители, сестры, пасека с пчелами, баня, Болота-старший. Свобода! Но странное дело… Лариса оказывалась не на первом месте в его мыслях: вдруг вспоминал Иван о ней, сердился на себя, закрывал глаза и представлял рыжие ее кудри, но мысли его снова ускользали туда, куда неудержимо стремилось теперь Иваново сердце, рвалась измученная мытарствами и страданиями душа. Домой. Туда, где теплыми ночами одинокая луна лобзалась бессовестно с кочевыми облаками, где дрожал над степью истомленный жарою воздух, где ждала его новая старая жизнь.

      День рождения отмечали чаем со сгущенкой. В палату набился народ с отделения. Кто Ивану тельник подарил – три штуки на тумбочке лежат, кто патрон отполированный, кто так пришел – с распростертыми объятьями.

      – Тащись, братан!

      – Серьезный возраст.

      – Надьку с Викой зовите!

      – Ща как дам по шее. Будешь еще лапать!

      – Ой, телефон звонит. Ой, а вдруг старшая?

      Девчонки-сестрички накрывают на стол. Хохочут. Шикают друг на друга, на синие пижамы – перебудите весь госпиталь! Скользят сквозь мужские руки. Кому досталось уже по шее. Да кто обидится? Сначала по шее, потом в обнимку в укромном уголке.

      Ксендзов громче всех орет:

      – Гляньте, во!..

      Подушку