Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть седьмая. Нелли Шульман

Тору. Незнакомец, правда, отказался от заповеди, скромно устроившись на скамье сзади. Люди, пришедшие на миньян, не настаивали. Здесь собирались беженцы, многие нелегально миновали границу Советского Союза. В военное время все были обеспокоены своими делами.

      Синагога была просто комнатой, в здании, принадлежавшем местной общине. Восточные евреи молились по своему обряду. Когда в Тегеране появились польские беженцы, им выделили место для миньяна. Старые, скрипучие половицы устилали персидские ковры. На молитве здесь поворачивались к западу, а не к востоку. На стене висела рукописная таблица, с указанием направления на Иерусалим. В резном ковчеге завета хранились свитки, в истертых, бархатных мантиях. Присмотревшись, незнакомец прочел потускневшую вышивку, золотом. Торы привезли сюда из Польши.

      – То есть не привезли…, – напившись, закурив, он устроился на скамейке, рядом с чинарой, – а перенесли на руках, через границу…, – Наум Исаакович Эйтингон не хотел, чтобы в синагоге слышали его имя. Конечно, никакой опасности не существовало. Кучка несчастных, потерявших близких, людей, кое-как перебивалась на содержании «Джойнта», и богатых тегеранских евреев. Их больше заботила собственная судьба, чем имя один раз посетившего молитву незнакомца. Тем не менее, Наум Исаакович привык соблюдать осторожность.

      Он прислушался к гулу детских голосов, из пристройки. После молитвы он выпил ароматного чая, со сладким печеньем. По коридору бегали малыши, пришедшие на занятия в хедер. Наум Исаакович смотрел на темноволосые головы, покрытые кипами. Он думал о другом ребенке. Сыну мальчика летом должен был исполниться год.

      Он стряхнул пепел, себе за плечо:

      – В Казалинске так называемые Фроловы жили одни. Они, наверное, оставили малыша у надежных людей, а потом забрали…, – все лето НКВД перетряхивало Советский Союз, проверяя сослуживцев полковника Воронова и соучениц Князевой. Половина летчиков давно погибла. Живые либо болтались в госпиталях, либо воевали. Из девушек, занимавшихся с Князевой в Энгельсе, одна получила десять лет без права переписки. Бывшая летчица сидела где-то на Дальнем Востоке:

      – Они могли туда податься…, – размышлял Эйтингон, – хотя Князевой неоткуда было узнать об аресте этой Наташи…, – самолет с мурманского аэродрома привез девушку прямо в Москву, в Бутырскую тюрьму.

      Ей предъявили обвинение в распространении ложных, порочащих советский строй, слухов. Особое совещание при НКВД СССР руководствовалось законами военного времени. В ноябре сорок первого, когда немцы стояли под Москвой, паникеры и трусы наказывались особенно сурово. Эйтингон отмел такую возможность, но следов ребенка они не нашли, как и не отыскали калеки и Князевой.

      – То есть отыскали, – он выбросил окурок, – мерзавцы испортили мне праздник, годовщину революции…, – Эйтингон, как положено, не завтракал перед молитвой:

      – Сейчас мальчик придет, – он сверился с хронометром, – отведу его в неприметное место.