За тихой и темной рекой. Станислав Рем

потому, как «чин не позволял». А с дочерью командира крепости, генерала Старовицкого, не то что играть, рядом стоять было противно. Сопливая ябеда, та постоянно ковыряла указательным пальцем в носу, при этом широко открыв рот. Даже теперь, спустя столько лет, Анне Алексеевне было противно это вспоминать. В Благовещенске всё было по-другому. Небольшой городок, в который её маменька ехала с большими сомнениями и неудовольствием, оказался местом очень даже приятным, и, что самое главное, свободолюбивым. Это чувствовалось во всём. В том, как общались между собой папины сослуживцы, как вели себя с ней её подруги по гимназии. Да просто – как общались с ней, дочерью губернатора, первого человека в области, приказчики в магазинах и лавках: уважительно, но без подобострастия. Девушке нравились улицы города. Она их сравнивала с улицами европейских городов, одновременно отождествляя и те и другие с человеческим характером. Улицы в Европе петляли, изобиловали резкими, неожиданными поворотами, тупичками, повторяя внутренний мир их жителей, людей закрытых, точнее скрытных, живущих в самих себе, словно в коробочке, и только для себя. В Благовещенске улицы подкупали прямотой, открытостью, и даже некоторой незащищённостью. По ним можно было всегда, в любое время года, лететь в дрожках, соревнуясь с ветром, издалека видя конечную цель стремительного путешествия и не боясь того, что можешь кого-либо сбить. Вот и сегодня, она хотела просто проехать по любимым местам, по тем магазинчикам, в которых выставлялся товар из Китая.

      Вывернув на Зейскую улицу, дрожки Анны Алексеевны набрали нужный темп и понесли свою госпожу к лавкам. Анна Алексеевна откинулась на спинку сиденья, с наслаждением вдыхая свежий, ветренный воздух, но тут все её мысли были вмиг перестроены неожиданным обстоятельством. Как только дрожки пересекли Семинарскую, их, обдавая пылью, обогнала повозка, запряжённая парой гнедых, столь знакомых всем кучерам города. Анна Алексеевна вскинулась с места:

      – Игнат, что это было? – крикнула она кучеру, закашлявшись и отмахиваясь от пыли.

      – Не что, а кто, ваше благородие, – кучер повернулся в сторону хозяйки. – Девица Мичурина чудит.

      На лице кучера Игната проявилась самодовольная ухмылка.

      – Что сие обозначает? – Анна Алексеевна недовольно дёрнула плечиками.

      – Так то, что Полина Кирилловна, мабуть, дюже захворали.

      – Чем?

      – Да есть такая хвороба, Анна Ляксевна, в народе по-разному прозывается – присуха, зазноба ли.

      – Что ты говоришь? – Анна Алексеевна с любопытством приподнялась на ножки. – И кто он? Может тебе и это известно?

      – Известно может и нет, а предположение имеется, – Игнат теперь развернулся к хозяйке всем своим крупным телом. – Вчера мне возничий вашего гостя рассказал… Перед тем, как ехать к вам, его молодой хозяин имел желание отобедать в «Мичуринской». Да только ему помешали в этом намерении. Некий штабс-капитан из казарм.

      – Они поссорились? – поинтересовалась Анна Алексеевна.

      – И да, и нет. Кучер сам ничего не видел, зато половой из ресторации