Из архивов тайного суда. Вадим Вольфович Сухачевский

Охранного отделения де Бертье! – щелкнул, как и я, штатскими каблуками брюнет.

      – Прапорщик Охранного отделения Волынцев! – отрапортовал блондин.

      – Ну и что с того? – побурчал мон женераль. – Ежели вы, господа желаете проситься в попутчики, так это – никак, тут уже всё в комплекте. Так что, господа…

      – Никак нет, ваше высокопревосходительство! – вклинился тот, что назвал себя де Бертье. – Мы – по приказу его высокопревосходительства генерал-губернатора Кармагозова! Велел, дабы мы…

      – Берегли как зеницу ока, – вставил блондин Волынцев. – Сказал, что отвечаем головой!

      – Вот уж этот Костя, вот уж неугомонная душа!.. – вздохнул генерал. – Но – приказ… м-да… я понимаю, господа офицеры… Однако ничего более, чем каюту для прислуги предоставить вам не могу. Так что уж не обессудьте. Там, правда, еще один… гм… господин с нами следует, так что придется кому-нибудь из вас – на верхнем лежаке.

      – Ничего-с, ваше-ство, разместимся.

      – Благодарим, ваше-ство!

      – Ступайте, Никита вас проводит. – Когда они удалились, генерал сказал мне: – Не здесь же их оставлять. Ох, не люблю, право, этих альгвазилов из Охранного!.. Я бы вам такого про ихнюю службу порассказал!..

      Но тут раздался звон вокзального колокола (уже в третий раз), и состав двинулся в путь сквозь гудевшую на перроне толпу.

      Некоторое время мы молча смотрели в окно, затем генерал подошел к письменному столу и принялся крутить глобус, а затем произнес куда-то в пространство:

      – Дурак!.. – И после паузы пояснил: – Я про нашего горе-полковника. Право, истинный дурень! Япония-то – во (он показал кончик пальца), а Россия-матушка – во (он широко развел руками); и они нас – как детей малых! Да я б этому полковнику батальоном не доверил командовать (хоть он и как раз батальоном-то прежде и командовал¹⁹) – а тут целая армия, да еще флот! Ту разве какой-нибудь горе-полковник нужен? Тут… – и по его виду каждому стало бы ясно, кто был нужен для командования в той войне, дабы она не завершилась постыдным поражением и нынешней революцией. – М-да, – продолжал он, – не война была, а чистый синематограф. У япошек-то порох «шимоза», да немецкие пушки на линкорах, кои прицельно на десять верст бьют, а у полковника нашего, у Коли Ананаса²⁰… (Ай да генерал!) Эх… – тяжко вздохнул он. – Вот и получили вместо победы… Цусиму, да увечных, говорят, чуть не сто тысяч, да революцию, да новоиспеченного «графа Полусахалинского»²¹.

      Возражать тут было нечего. Молчание наше затянулось минут на двадцать, наконец генерал проговорил:

      – За что дорогу не люблю – так это за скуку. Иные с собой книжки да газеты берут, а у меня вот – со зрением… Да и книжки все теперешние – дрянь, навроде синематографа, а в газеты нынешние и заглядывать тошно, революция одна… – И, еще немного помолчав, добавил: – А как вы, штабс-капитан насчет того, чтобы в картишки перекинуться? – С этими словами он достал из баула колоду. Коли хотите, то просто так, безденежно.

      Играть в карты я не любил, и вовсе не из-за того, что играл

19

Николай II до войны с Японией числился командиром 1-го батальона лейб-гвардии Преображенского полка.

20

Так называли Николая II в самых крайних антимонархических кругах за его привычку вставлять в свои речи оборот «а на нас» («…а на нас смотрит вся Европа», «…а на нас лежит историческая миссия» и т. Д.) – Ю. В.

21

Такое прозвище заимел в народе министр-председатель С. Ю. Витте, когда после подписания позорного Портсмутского мира, по которому Россия как проигравшая войну сторона передавала Японии южную половину острова Сахалин, получил от государя графский титул.