Путевые записки по многим российским губерниям. Гавриил Гераков

22-го Августа. В Симферополе, – Воскресный день, был у обедни; церьков бедна; жалко, что певчие обыкновенного напева не сохраняют, а пускаются петь сочинения Бортнянского; и во всех случаях люди бывают смешны, когда – родясь лягушками, хотят быт волами; прихожане довольно чинно стояли, исключая одного седовласого, и еще со звездою; мне больно было и за него и за тех, коим он мешал молишься. После обедни зашел к одной Гречанке, которая встретила меня со слезами, рассказывая свое дело; я обещал просить Губернатора; добрый и справедливый Александр Николаевич, в угождение мне, обещал еще раз выслушать несправедливое дело; выслушал и отказал. Меня однако благодарили. Смешны люди! Ездил через Салгир к Мильгаузену, отличному человеку, превосходному Доктору и кроткому отцу семейства; Санктпетербургь отъездом его лишился знаменитого медика, по многим отношениям, – а бедные одного из благодетелей. Мильгаузен навсегда здесь поселился, выстраивает дом, рассаживает сад, лечит без денег, и успел в короткое время приобресть любовь и почтение всех. – Заезжал к Кузовцеву, женатому на Каховской, коих дочь точно образована, и в краю, где еще мало учителей, образует во многих частях своих сестриц: похвально родителям, давшим таковое воспитание, а не поверхностное, как мы видим: болтать, – болтают многие на многих языках, а просвещения не бывало! За обедом была одна фигура, вид человеческий, а многословие доказало, что чужд и просвещения и доброты сердца. В седьмом часу по полудни, видим из балкона, четырех верховых лошадей и две вьючные, у меня сердце забилось; но когда сей кортеж приблизился, и я узнал своего товарища, бледного, желтого, одержимого лихорадкою, невольно слезы покатились; мудрено без привычки в несносной жар, быть все верхом и до горам; пригласили Доктора Мильгаузена, который опасности не нашел, однако прописав лекарство, велел лечь в постель, и чтоб больного оставить в тишине. Видя присутствие мое ненужным, и когда Губернатор занялся бумагами о улучшении вверенной ему губернии, я – будучи приглашен, поехал чрез глубоко-донный Салгир, к Кузовлеву, где час любовался танцами девиц Крымских: не хуже лучших благородных танцорок С. Петербурга, первых обществ! К несчастию моему, все почти хорошо говорят по-Французски; куда эта зараза не проникла! Почему не знать иноземные языки, но – до того доходить, чтоб отказывать хорошим женихам для того только, что не говорят по-Французски, стыдно и грешно! – А это случалось и не один раз в столицах. С восьми часов вечера до полуночи сидел то у Губернатора, то у больного нашего; между тем Александр Николаевич читал мне свои обдуманные планы, целью имеющие благоденствие Тавриды; отрадно родителям иметь такого сына, и весело стране иметь подобных сограждан, посвящающих юные лета свои для счастья ближних. 23 Августа. Симферополь. Товарищу моему несколько лучше; это меня радует, тем более, что на чужбине нашелся лучший Доктор, и что попечение Баранова о больном, о мне и наших прислужниках, золотого века; гостеприимство не хвастливое, не грем