Избранное. Григорий Горин

что вы умерли, – причитал Томас. – И когда в газетах сообщили, не верил… И когда отпевали, не верил, и когда хоронили – сомневался… Ах, как я счастлив, господин барон!

      – Умоляю, не называй меня так, – замахал руками Мюнхгаузен. – Говорят же тебе – Миллер.

      – Для меня вы всегда – барон Мюнхгаузен.

      – Тогда добавляй «покойный» или «усопший», как тебе удобней.

      Новая группа уличных музыкантов подхватила песню. Чуть протяжнее, чуть печальнее. Вечерние тени упали на землю.

      В опустевшем трактире они сидели вдвоем за дальним столиком. Перед ними стояла бутыль вина и блюдо с жареной уткой.

      – И тогда я пальнул в воздух, – закончил свой рассказ Мюнхгаузен, – попрощался со своей прошлой безумной жизнью и стал обыкновенным садовником по фамилии Миллер.

      – Откуда такая фамилия? – удивился Томас.

      – Самая обыкновенная. В Германии иметь фамилию Миллер – все равно что не иметь никакой.

      Томас улыбнулся:

      – Вы шутите?

      – Давно бросил. Врачи запрещают.

      – С каких это пор вы стали ходить по врачам?

      – Сразу после смерти, – объяснил Мюнхгаузен.

      – И не шутите?

      – Нет.

      Томас огорчился:

      – А говорят ведь, юмор – он полезный. Шутка, мол, жизнь продлевает…

      – Не всем, – перебил барон. – Тем, кто смеется, тем продлевает, а тому, кто острит, – укорачивает.

      Томас кивнул:

      – И чего делаете?

      – Ничего. Живу. Ращу цветочки.

      – Красивые?

      – Выгодные. По талеру за штуку. А если учесть количество свадеб, юбилеев, премьер… Да одни мои похороны дали мне больше денег, чем вся предыдущая жизнь.

      – А по виду не скажешь, – усмехнулся Томас. – Одеты вы скромно.

      – Не хочу бросаться в глаза, – подмигнул барон. – Зачем мне разговоры: простой садовник, а живет лучше барона. Вот я хожу в холстине… Зато белье! – Он рванул рубаху на груди. – Батист с золотым шитьем! Можешь потрогать.

      Томас с восхищением покачал головой:

      – А как фрау Марта?

      – Все хорошо, – он принялся жевать мясо, – то есть, значит, все тихо. У нас сыночек родился.

      – Ну?

      – Да!

      – Хороший мальчик? – оживился Томас.

      – Двенадцать килограмм.

      – Бегает?

      – Зачем? Ходит.

      – Болтает?

      – Молчит.

      – Умный мальчик. Далеко пойдет.

      – Знаешь что, – сказал Мюнхгаузен, – едем ко мне. Покажу дом… Для Марты это будет сюрприз…

      Свет от канделябра расцветил тысячами огней хрустальные вазы, засветились ажурной голубизной фарфоровые сервизы и украшенные позолотой статуэтки. Мюнхгаузен вел Томаса по залу, уставленному антикварной мебелью.

      – Мебель павловская… из России, – хвастал захмелевший барон. – Это саксонский фарфор… Это китайский… А вон там – индийский… Только руками ничего не трогай. Это там… в том доме все было шаляй-валяй, а здесь – порядок!

      – Извините, конечно, господин…