Избранное. Григорий Горин

не понял… Это который час?!

      Музыканты поспешно схватили инструменты и, весело смеясь, заиграли стремительную и отчаянную тему барона Мюнхгаузена.

      По лицам улыбающихся музыкантов поплыли финальные титры.

      Часть вторая

      Написанный на холсте глаз смотрел на мир с сожалением.

      – Итак, господа, я заканчиваю, – прозвучал голос Генриха Рамкопфа. – Три года прошло с того дня, как перестало биться сердце барона Мюнхгаузена!

      Написанный на холсте глаз являлся составной частью известного портрета барона Мюнхгаузена. Известный портрет барона висел в изголовье большой деревянной кровати, на которой полусидели, прикрывшись общим одеялом, баронесса Якобина фон Мюнхгаузен и Генрих Рамкопф. Перед Рамкопфом лежала дощечка с чернильницей и большим гусиным пером. Генрих вдохновенно, с выражением бесконечной скорби зачитывал только что написанные строчки:

      – «И все три года этот прославленный герой живет в сердцах своих благодарных соотечественников. Пусть же этот памятник, который мы устанавливаем в его честь, станет символом беззаветной любви города к своему гражданину…»

      – Нет, – поморщилась баронесса, – «станет символом» – как-то вяло.

      – Хорошо, – согласился Генрих, – пусть «станет не только символом».

      – Лучше.

      – Так! – Генрих взялся за перо. – «…не только символом беззаветной любви города к своему гражданину…»

      – Лучше – «к своему великому сыну».

      – Лучше, – согласился Генрих и тотчас продолжил: – «Пусть он будет источником отваги, смелости и родником живительного оптимизма, который никогда не перестанет…» Может быть, «напоминать»?..

      – Лучше – «струиться».

      – Лучше! «…струиться в душе каждого истинного германца!» Как?

      – Хорошо!

      Генрих выскочил из-под одеяла и прошелся по комнате.

      – Не высокопарно?

      – Нет, Генрих, – с большим внутренним волнением сказала баронесса, – этого требует торжественность момента.

      Одеваясь на ходу, Генрих поспешно выбежал из спальни…

      Распахнулась дверь кабинета. Не обращая внимания на протесты чиновников, ожидающих в приемной, Генрих бросился к письменному столу, из-за которого поднялся бургомистр.

      Чиновники в приемной повскакивали со своих мест и, негодуя, попытались воспрепятствовать визиту Генриха, но были оттеснены обратно к дверям решительным секретарем бургомистра.

      – «И все три года этот прославленный герой, – зачитывал Генрих, все более воодушевляясь, – живет в сердцах своих благодарных соотечественников!»

      – Да, да, да, – взволнованно кивал бургомистр, расхаживая вокруг Генриха, – мое сердце принадлежит ему. Он постоянно со мной…

      С этими словами бургомистр перевел взгляд на картину, висящую на стене. Картина изображала задушевную беседу двух неразлучных друзей – барона Мюнхгаузена и бургомистра.

      – Не могу забыть его юмора, Генрих! Не все понимали его, а я всегда смеялся, – сказал бургомистр и заплакал. – Я думаю, он