Избранное. Григорий Горин

Жестом прервал музыкантов и попятился назад, в свой кабинет. Резко обернулся и оглядел длинные столбцы цифр и замысловатых геометрических построений.

      – Да, – прошептал Мюнхгаузен. – Сегодня или никогда!

      Он услышал голос Марты:

      – Карл, я хочу знать, что ты придумал!

      – Тсс! – Мюнхгаузен поднял палец к губам. – Не торопись… Пусть это будет для тебя сюрпризом.

      Она подошла сзади и обняла его. Тихо возникла тема их шутливого танца.

      – Карл, это не повредит нам? Может, обойдемся без сюрприза? В такой день…

      – Именно в такой день!.. Посмотри на их лица. – Мюнхгаузен указал на ряд портретов. Из золоченых рамок на Мюнхгаузена и Марту смотрели ученые мужи и блестящие мыслители древности.

      – По-моему, они улыбаются нам, – прошептал Мюнхгаузен. – От тебя я держу свое открытие в тайне, но им я уже рассказал…

      Некоторые лица, изображенные на портретах этой домашней галереи, слегка посветлели…

      Галерея живых современников Мюнхгаузена, восседающих в первых рядах зала для судебных заседаний, выглядела гораздо торжественнее и монументальнее.

      Судья говорил с пафосом:

      – Господа, процесс, на котором мы присутствуем, можно смело назвать необычным, ибо в каждом городе Германии люди женятся, но не в каждом им разрешают развестись. Именно поэтому первое слово благодарности мы приносим его величеству герцогу, чья всемилостивейшая подпись позволила нам стать свидетелями этого праздника свободы и демократии!

      Он ударил молоточком в медный гонг, раздались аплодисменты.

      К зданию ганноверского суда подкатила карета, из которой проворно выбрался Мюнхгаузен, завершая на ходу длительный диалог с Мартой.

      – Нет-нет, на ходу этого все равно не объяснишь… – поспешно говорил Мюнхгаузен. – Если я тебе скажу, что в году триста шестьдесят пять дней, ты не станешь спорить, верно?

      – Пойми, дорогой, если это касается нас…

      – Это касается всех. Земля вращается вокруг Солнца по эллиптической орбите, с этим ты не станешь спорить?

      – Нет!

      – Все остальное так же просто… – Он бросился к центральному входу. Марта осталась в карете.

      На трибуне стояла баронесса.

      – Трудно говорить, когда на тебя смотрят столько сочувствующих глаз. По традиции мужчину после развода объявляют свободным, а женщину – брошенной… Не жалейте меня, господа! Подумайте о себе! Много лет я держала этого человека в семейных узах и тем самым спасала от него общество. Теперь вы сами рубите это сдерживающее средство. Что ж… – Она усмехнулась и закончила с пафосом: – Мне жалко вас! Не страшно, что я брошена, страшно, что он СВОБОДЕН!

      Толстые разодетые горожане из первых рядов отдувались и вытирали слезы кружевными платочками.

      Мюнхгаузен с трудом протиснулся в переполненный зал и остановился в дверях.

      – О чем это она? – спросил он у стоящего рядом горожанина.

      – Как – о чем? – горожанин даже не повернул головы. – Барона кроет.

      – Что ж она говорит? – поинтересовался