Номах. Искры большого пожара. Игорь Малышев

чисто хряк. Как есть, так и ешь.

      Он обстоятельно прожевал, сглотнул.

      – Ничего, грома бояться не буду.

      Номах поднялся и пошел в тачанку досыпать. В этот раз уснуть не мог долго. Не давали соловьи и звериные глаза звезд.

      Сон Номаха. Поход

      Летом под цветущей липой приснился Номаху сон, будто ведет он конную колонну по мертвому выжженному полю. По сгоревшей траве, что рассыпается в прах от прикосновения. По черной, как уголь, земле, пахнущей смертью. По камням, на которых кованые копыта его коней скрежещут, как зубы грешников в аду.

      Им страшно, страшно всем. Номах чувствует, как крупная дрожь колотит тело его ахалтекинца, и порою ему кажется, что сидит он не в седле, а на стволе пулемета, такой жар идет от коня и так сильна дрожь. Конь грызет удила, и звук этот морозом пробирает Нестора.

      Отовсюду слышен конский храп и мертвый стук подков по камням. Люди и животные задыхаются в смраде и гари и падают один за другим. Войско Номаха редеет. Уходят самые верные товарищи, падают лицом в золу, и та затягивает их, скрывая без остатка. От каждого упавшего взметаются вверх целые облака пепла, окутывают живых.

      Обрушивается с неба пахнущий кровью дождь, но и он не прибивает, не смачивает пепел.

      Текут по лицам потоки кровавого дождя, люди не останавливаются.

      Там, впереди, на темном небе над выгоревшей землей виден полукруг красного встающего солнца, и они идут, идут к нему.

      Темны их лица, тяжелы их взгляды, но они знают свою цель и ничто не заставит их повернуть. Нет им пути назад. Там только выжженная земля, удушливый дым и смерть в горячей золе.

      Пусто и сухо горло Номаха. Даже если и захотел бы что сказать своим товарищам, все равно не смог бы.

      Да и не нужны больше ни его слова, ни чьи-то еще.

      Никакие слова не укрепят людей на их пути. Выгорели эти всадники изнутри и снаружи, и только воля держит их в седле.

      Невыносим жар сгоревшей степи, но столь же невыносим и притягателен свет встающего, красного, как губы невесты, солнца.

      Только бы дойти, только бы не упасть, бьется в каждом мозгу мысль.

      Выжигает жар глаза, сердца и души. Но ни один не сворачивает. Только падают замертво или продолжают идти вперед.

      – Народ! Земля! Воля! – нечеловеческим усилием исторгает Номах из горячей, как кузнечный горн, глотки, но слова падают безжизненные, как карканье ворона.

      – Смерть… – шепчет он последним усилием, и поля неожиданно отзываются сухим шепотом, от которого кожа дыбится мурашками.

      – Смерть!..

      Пылает солнце над выжженной равниной.

      Глух, страшен шаг едущих к нему.

      Падает плетка из ослабевшей руки Номаха, падает револьвер.

      У ахалтекинца подгибаются ноги, его водит из стороны в сторону.

      Номах трогает повод, выравнивает ход.

      Конь скулит в жизни лишь один раз. Перед смертью.

      Отовсюду – справа, слева, сзади слышен Номаху скулеж коней. И звук этот действует на него так, словно его вдоль и поперек пилят большими двуручными пилами.

      Он,