Номах. Искры большого пожара. Игорь Малышев

их бегство.

      Где-то вдали их встречает лай новых пулеметов, и они ложатся, как колосья во время жатвы.

      Разгром завершен.

      Пустельга беззвучно парит над степью, усеянной мертвыми и умирающими людьми и животными. Умирающие кричат, бьются в агонии, смотрят в небо гаснущими глазами.

      Все кончено.

      Покрытые грязью, словно рожденные землей люди прекращают стрелять, неся пулеметы, будто детей на руках, собираются в группки, разговаривают, смеются.

      Земля сохнет на их коже и отваливается, открывая голое тело. Они стоят посреди степи радостные, что-то возбужденно рассказывают друг другу, сетуют, что нельзя покурить.

      Пустельга, успокоенная тишиной, снова кричит.

      Разлитая по черной земле кровь горит и сияет на солнце.

      Картошка

      – Батька, хлопцы танк в плен взяли, – расплывшись в широкой, как Днепр, улыбке, выпалил с порога высокий мосластый боец.

      – Не бреши, – искоса глянул Номах и снова вернулся к карте.

      – Вот те крест! – подался вперед боец все с той же широченной улыбкой.

      Номах бросил карандаш, порывисто поднялся, оправил ремни портупеи.

      – Пошли! И смотри, если брешешь! Света не взвидишь.

      – Ой, батька, я с четырнадцатого года воюю. Уже всякий свет повидал. И тот, и этот.

      Аршинов, Щусь, Каретников, остальные члены штаба тоже задвигали с грохотом стульями.

      – Где он хоть, танк твой?

      – От Салтовки версты две будет.

      – Это не тот, что Щуся под Текменевкой, как зайца, гонял?

      – Должно, он. Про других тут не слыхать было.

      – Тогда откуда ж он под Салтовкой взялся? Там ведь и белых поблизости нет.

      – Врать не буду, не знаю, – развел руками солдат. – Но мы с хлопцами так кумекаем, что заблудился он. От своих отстал и заблудился.

      – Отстал… Он что, кутенок?

      – Ну, не знаю. Может, в темноте не туда свернул. Может, сломался, а уж потом, когда свои ушли, починиться смог.

      – Если б сломался, его подорвали бы и вся недолга.

      – Что ты меня, батька, пытаешь? Я столько же, сколь и ты знаю.

      – Так вы оттуда не вытащили никого, что ли? – Батька остановился, поглядел снизу вверх на бойца колючим взглядом.

      – Нет, Нестор Иванович. – Улыбка сошла с мосластого загорелого лица. – Мы уж стучали, стучали, мол, выходите, не тронем. Не отвечают.

      – Ладно, по коням. На месте разберемся. Щусь, Задов, со мной, остальные тут.

      Номах взмахнул затекшими от долгой неподвижности руками, суставы звонко хрустнули.

      – Как же вы его взяли-то, такого борова? – спросил батька, когда вдали показалась болотно-зеленая неуклюжая громадина.

      – Так ему Шимка гусеню гранатой подорвал, он и встал.

      – Годится. А скажи-ка мне, воин, почему он вас из пулеметов не посек?

      – Так у него, похоже, патроны вышли. Он как нас заприметил, дал пару очередей, да с тем и замолчал. Должно, думал, что мы струсим, уйдем, да только не на тех нарвался. А тут как раз и Шимка с гранатой: получай гостинец. С тех пор,