Моя система воспитания. Педагогическая поэма. Антон Макаренко

а общегосударственного значения. В колонию приехал лесничий и просил наблюдать за лесом: порубщиков много, он со своим штатом не управляется.

      Охрана государственного леса очень подняла нас в собственных глазах, доставила нам чрезвычайно занятную работу и, наконец, приносила значительные выгоды.

      Ночь. Скоро утро, но еще совершенно темно. Я просыпаюсь от стука в окно. Смотрю: на оконном стекле туманятся сквозь ледяные узоры приплюснутый нос и взлохмаченная голова.

      – В чем дело?

      – Антон Семенович, в лесу рубят!

      Зажигаю ночник, быстро одеваюсь, беру револьвер и двустволку и выхожу. Меня ожидают у крыльца особенные любители ночных похождений – Бурун и Шелапутин, совсем маленький ясный пацан, существо безгрешное.

      Бурун забирает у меня из рук двустволку, и мы входим в лес.

      – Где?

      – А вот послушайте…

      Останавливаемся. Сначала я ничего не слышу, потом начинаю различать еле заметное среди неуловимых ночных звуков и звуков нашего дыхания глухое биение рубки. Двигаемся вперед, наклоняемся, ветки молодых сосен царапают наши лица, сдергивают с моего носа очки и обсыпают нас снегом. Иногда стуки топора вдруг прорываются, мы теряем направление и терпеливо ждем. Вот они опять ожили, уже громче и ближе.

      Нужно подойти совершенно незаметно, чтобы не спугнуть вора. Бурун по-медвежьи ловко переваливается, за ним семенит крошечный Шелапутин, кутаясь в свой клифт. Заключаю шествие я.

      Наконец мы у цели. Притаились за сосновым стволом. Высокое стройное дерево вздрагивает, у его основания – подпоясанная фигура. Ударит несмело и неспоро несколько раз, выпрямится, оглянется и снова рубит. Мы от нее шагах в пяти. Бурун наготове держит двустволку дулом вверх, смотрит на меня и не дышит. Шелапутин притаился за мной и шепчет, повисая на моем плече:

      – Можно? Уже можно?

      Я киваю головой. Шелапутин дергает Буруна за рукав.

      Выстрел гремит, как страшный взрыв, и далеко раскатывается по лесу.

      Человек с топором рефлективно присел. Молчание. Мы подходим к нему. Шелапутин знает свои обязанности, топор уже в его руках. Бурун весело приветствует:

      – А-а, Мусий Карпович, доброго ранку!

      Он треплет Мусия Карповича по плечу, но Мусий Карпович не в состоянии выговорить ответное приветствие. Он дрожит мелкой дрожью и для чего-то стряхивает снег с левого рукава.

      Я спрашиваю:

      – Конь далеко?

      Мусий Карпович по-прежнему молчит, отвечает за него Бурун:

      – Да вон же и конь!.. Эй, кто там? Заворачивай!

      Только теперь я различаю в сосновом переплете лошадиную морду и дугу.

      Бурун берет Мусия Карповича под руку:

      – Пожалуйте, Мусий Карпович, в карету скорой помощи.

      Мусий Карпович наконец начинает подавать признаки жизни. Он снимает шапку, проводит рукой по волосам и шепчет, ни на кого не глядя:

      – Ох, ты ж, боже мой!..

      Мы направляемся к саням.

      Так называемые