Степь отпоёт (сборник). Велимир Хлебников

в тучах, тишина,

      И сохою не пахала

      Поля молодца рука.

      Но над вышитой сорочкой

      Снова выросли окопы,

      Через мглу короткой ночки

      Глаз надвинулись потопы.

      Это – бревна, не перина,

      Это – кудри, не овчина…

      Кто-то нежный и звериный.

      «Ты дичишься? Что причина?

      Аль не я рукой одною

      Удержу на пашне тройку?

      Аль не я спалил весною

      Так, со зла, свою постройку?

      Чтобы билось серебро,

      Покрывало милой плечи,

      Кто всадил нож под ребро

      Во глухом лесу, далече?

      Кровью теплой замарал

      Мои руки, деньги шаря.

      Он спросонок заорал

      С диким ужасом на харе.

      И теперь красоткой первой

      Ты проходишь меж парней.

      Я один горюю стервой

      На задворках, на гумне».

      Каркнет ворон на юру.

      Всё за то, пока в бору

      Роса пала над покойником,

      Ты стоял лесным разбойником.

      Всё задаром! Даром волос вьется скобкой,

      Даром в поле зеленя.

      «Точно спичка о коробку,

      Не зажжешься о меня».

      Смотришь тихо и лениво,

      Тихо смотришь на кистень.

      Где же искра? Знать, огниво

      Недовольно на кремень.

Начало 1922

      189. «Трата и труд, и трение…»

      Трата и труд, и трение,

      Теките из озера три!

      Дело и дар из озера два!

      Трава мешает ходить ногам,

      Отрава гасит душу, и стынет кровь.

      Тупому ножу трудно резать.

      Тупик – это путь с отрицательным множителем.

      Любо идти по дороге веселому,

      Трудно и тяжко тропою тащиться.

      Туша, лишенная духа,

      Труп неподвижный, лишенный движения,

      Труна́ – домовина для мертвых,

      Где нельзя шевельнуться, –

      Все вы течете из тройки,

      А дело, добро – из озера два.

      Дева и дух, крылами шумите оттуда же.

      Два – движет, трется – три.

      «Трави ужи», – кричат на Волге,

      Задерживая кошку.

Начало 1922

      190. Всем

      Есть письма – месть.

      Мой плач готов,

      И вьюга веет хлопьями,

      И носятся бесшумно духи.

      Я продырявлен копьями

      Духовной голодухи,

      Истыкан копьями голодных ртов.

      Ваш голод просит есть,

      И в котелке изящных чум

      Ваш голод просит пищи – вот грудь надармака!

      И после упадаю, как Кучум

      От копий Ермака.

      То голод копий проколоть

      Приходит рукопись полоть.

      Ах, жемчуга с любимых мною лиц

      Узнать на уличной торговке!

      Зачем я выронил эту связку страниц?

      Зачем я был чудак неловкий?

      Не озорство озябших пастухов –

      Пожара рукописей палач, –

      Везде зазубренный секач

      И личики зарезанных стихов.

      Все, что трехлетняя година нам дала,

      Счет песен сотней округлить,

      И всем знакомый круг лиц,

      Везде, везде зарезанных