«Прииде окоянный сотона», или ОКО за ОКО. Роман. Юрий Теплов

сорваться в те края, да не один, Арбуза сговорил за компанию. Главное, объяснил он, до Иркутска добраться. Там один надежный кыртатай (дед – жарг.) такую ксиву сварганит – ни один мент не придерется. Арбуз в порыве благодарности даже папой Хлебореза назвал. А у самого перед глазами живая амнистия замаячила…

      Режимщик слово сдержал. После того, как Хлебореза при побеге заграбастали, включил Арбуза в список на амнистию. А перед тем, как выпустить за ворота, вызвал к себе и сказал:

      – Падаль ты, Присыпкин!.. Не попадайся больше, а то свои пришьют…

      Арбуз и не собирался попадаться. И кликуху вознамерился забыть намертво – только Лева. Пока без фамилии, просто Лева, которому надо добраться сначала до Ярославля, а там прямо по рельсам, за Байкал, к Фоме-кержаку. Можно и в саврасках походить, повкалывать ради светлого живи-гуляй…

      Колесный пароход приткнулся к причалу под вечер. Лева вместе с толпой пассажиров прошел по узким сходням на палубу. Народ заторопился вниз расхватывать места. Лева пристроился на канатах возле большой катушки. Речной свежести не боялся, наоборот, хотел глотать ее – воля! Сладкий воздух на воле. Глотнешь – и голова кружится, ровно бы хватил со спиртового похмелья кружку студеной воды.

      Пароходик зашлепал лопастями. Причал, пристанские домишки, весь овражный берег стали отодвигаться. Смеркалось. Лева пристроил котомку под голову, прилег на канаты. В сторону зоны медленно уплывало густеющее небо, и убаюкивающе шлепали по воде колесные лопасти. Лева уснул и не заметил как. А пробудился от тихих песенных голосов. Чистый женский голос запевал:

      Ночь пришла на мягких лапах,

      Дышит как медведь…

      Второй, с легкой возрастной осиплостью, подхватывал:

      Чтобы мальчик наш не плакал,

      Мама будет пе-ть…

      И до того у этих двух бабенок получалось пригоже, что Леве захотелось вспомнить мать: пела ли она ему когда? Вроде бы черные локоны у нее были и медальон на цепке. А вот пела ли?.. Нет, не смог он вспомнить мать. И как только понял это, тотчас и сообразил, что не спит. Приподнялся на локте и увидел близко обеих, молодую и в возрасте. Они были одни на палубе, пели для себя, пока вдруг не заметили таращившегося на них Леву.

      Когда допели, та, что постарше, спросила:

      – Чего уставился? Подтягивай.

      – Не умею, – ответил Лева и сам услыхал, что вышло жалобно.

      Обе засмеялись, беспечно и беспричинно. И у Левы засосало внутри – от неприкаянности, от неуютности, от предстоящей дальней дороги и от голодухи.

      Молодая была, пожалуй, ростом с него, вся спелая, с нерастраченной грудью, хорошо заметной под красной вязаной кофточкой. Женщины, расстелив на чемодане белый плат, достали из авоськи краюху хлеба, шматок сала, помидоры.

      – Иди к нам, мордастенький, – сказала старшая. – Присаживайся к столу.

      Лева сглотнул слюну и готовно поднялся. Взял хлебный