«Прииде окоянный сотона», или ОКО за ОКО. Роман. Юрий Теплов

угрюмо ответил он. И в сей миг снова ощутил себя служителем храма, опять стал Отцом Владимиром.

      Оба недоуменно переглянулись.

      – Какого хозяина?

      – Не троньте колокола. Они вам не мешают творить безверие.

      – А ты что за опиум! – возмутился в кожанке. – Катись отседова, пока по ушам не получил!

      – Господи, прости меня грешного! – забывший трехперстие, он истово и в последний раз в жизни перекрестился и шагнул к порушителю. Тот не дрогнул, только чуть попятился, открыл складень, призвал товарища:

      – Сенька!

      Борьбы не было. Бывший поп легко сграбастал хлипкого безбожника, и, не дав тому взмахнуть ножом, выкинул его в голый оконный проем. Второго, прыгнувшего ему на спину, отряхнул на пол, зарычал на него, ровно раненый медведь. Тот заторопился, на карачках покатился по крутой лесенке.

      Спустившись вниз, Отец Владимир оглядел застывшую в ужасе толпу. В могильной тишине по-заячьи вскрикивал Сенька, склонившийся над телом товарища.

      – И поиде Господь Бог очи имати от солнца, и оставил Адама единого, лежаща на земле, – провозгласил с паперти Отец Владимир.

      Тут его и признали.

      – Батюшка! – ахнули, сдвинулись к паперти.

      – Прииде же окоянный Сотона ко Адаму и измаза его калом и тиною и возгрями!

      Начальник милиции отстегнул маузер и, раздвигая толпу, двинулся к нему. И тогда он бросил своей бывшей пастве прощальное:

      – Поем Воскресение Его, распятие бо претерпев, смертию смерть разруши!.. – и почти безо всякого перехода, обратился к приблизившемуся представителю власти: – Вот он – я! Бери последнего священнослужителя!..

      Ивана вызвали поздним вечером. Следователь, с тонкой шеей и длинными руками, спросил фамилию, имя, отчество. Заполнял протокол медленно и очень разборчиво. Протянул Ивану:

      – Подпиши.

      Иван тут же вознамерился подписать, но тот остановил его:

      – Прочитай сначала, обормот.

      «Обормот» прозвучало вдруг для Ивана музыкой, разорвало казенную нудность, и он, помимо воли, расплылся в улыбке. И следователь улыбнулся, голова его при этом склонилась на бок, ровно бы он дал отдых шее.

      Иван прочитал. Все было написано правильно. Расписался. Спросил:

      – А когда меня судить будут?

      – В зону захотел? – в голосе следователя опять прозвучала усмешка.

      – Нет. Суд оправдает.

      – А на меня не надеешься?

      – Нет, – не решился соврать Иван.

      – Домой готовься послезавтра. Нашли бархат, а шелк уплыл.

      Иван даже растерялся от такой великой неожиданности. Сердце заколотилось так, что, кажется, самому стало слышно. Какие-то слова рвались наружу – «спасибо» или другие похожие, но вдруг напугался до конца поверить и напугался неверием спугнуть ясную надежду. А улыбка так и ползла по лицу; и вовсе не в такт ей, не шибко понимая, о чем говорит, спросил по-деловому:

      – Где