Женская война. Александр Дюма

молодой даме, поддакивая ей. Он улыбнулся, разинув огромный рот, и сказал:

      – Действительно, вы, может быть, правы.

      Нанона подвинулась на шаг к трактирщику и невольно вздрогнула.

      – Не так ли? – сказала она.

      – Кажется, сударыня, что именно так. Да, сударыня, вы раскрыли мне глаза.

      – Ах, расскажите нам все это, господин Бискарро! – вскричала Нанона, предаваясь первым подозрениям ревности, – говорите, какие путешественницы останавливались вчера в вашей гостинице?

      – Рассказывайте, – прибавил герцог, разваливаясь в кресле и протягивая ноги.

      – Путешественниц не было, – сказал Бискарро.

      Нанона вздохнула.

      – Останавливался, – продолжал трактирщик, не подозревая, что каждое его слово падало, как свинец, на сердце Наноны, – останавливался только молодой дворянин, белокурый, хорошенький, полный, который не ел, не пил и боялся ехать ночью… Дворянин боялся ехать ночью, – прибавил Бискарро, лукаво покачивая головою, – вы изволите понимать…

      – Ха! Ха! Ха! Прекрасно! – закричал герцог.

      Нанона отвечала на его хохот скрежетом зубов.

      – Продолжайте, – сказала она трактирщику. – Вероятно, дворянчик ждал Каноля?

      – Нет, он ждал к ужину высокого господина с усами и даже довольно грубо обошелся с бароном Канолем, когда этот хотел ужинать с ним, но храбрый барон не струсил от такой малости. Он, кажется, отчаянный человек, после отъезда высокого господина, поехавшего направо, он поскакал за маленьким, уехавшим налево.

      При этом странном заключении Бискарро, видя веселое лицо герцога, позволил себе начать такой громкий смех, что стекла в окнах задрожали.

      Герцог, совершенно успокоенный, верно, поцеловал бы почтенного Бискарро, если бы трактирщик был из дворян. Между тем бледная Нанона с судорожною и холодною улыбкою слушала каждое слово Бискарро с тем страшным вниманием, которое заставляет ревнивых выпить чашу яда до дня.

      Наконец она спросила:

      – Что заставляет вас думать, что этот дворянин – переодетая женщина, что барон Каноль влюблен в нее и что он поехал в Париж не для одного развлечения, не от одной скуки?

      – Что заставляет меня думать? – повторил Бискарро, непременно хотевший передать свое убеждение слушателям. – Позвольте, сейчас скажу.

      – Говорите, говорите, любезный друг, – сказал герцог, – вы в самом деле очень забавны.

      – Ваша светлость слишком добры, – отвечал Бискарро. – Извольте послушать.

      Герцог превратился в слух.

      Нанона сжала кулаки.

      – Я ничего не подозревал и просто принял белокурого дворянина за мужчину, как вдруг встретил барона Каноля на лестнице. Левою рукою он держал свечу, а правою – перчатку и смотрел, и нюхал ее с любовью.

      – Ха! Ха! Ха! Чудо, чудо! – закричал герцог, становившийся все веселее по мере того, как переставал бояться за себя.

      – Перчатку! – повторила Нанона, стараясь вспомнить, не оставила ли она подобного залога любви в руках своего друга. – Какая перчатка? Не такая ли?

      – Нет, – отвечал Бискарро, – перчатка была мужская.

      – Мужская!