Ловец человеков (сборник). Евгений Иванович Замятин

а теперь опять, кажется…»

      Старик Чурилов вошел, степенный, длиннополый, лунь седая. Перекрестился.

      – Как было-то? Да вот как, ежели все по порядку…

      Рассказал, утерся ситцевым платком. Постоял, подумал: «Хорошо бы нажалиться на Тимошку-дерзеца, начальство, кажись, доброе».

      – Вот еще, ваши благородия, есть тут портной Тимошка, – пропащий человек, дерзец. За мальчишку этого заступаться стал – за этого самого, какой стрелял-то. А я ему: ты, мол, из ихних, что ли? А он меня при всем при народе…

      Старика отпустили. Прокурор потер мягкие потные ручки, расстегнул нижнюю пуговицу на мундире и сказал тихонько полковнику:

      – Гм. Тимоша этот… Как вы думаете?

      За окном торговались, кричали, скрипели. Полковник не выдержал:

      – Иван Арефьич, да закройте окно! Голова трещит. Что за манера – базар перед самым кабинетом!

      Иван Арефьич, на цыпочках, закрыл окно и позвал:

      – Следующий.

      Томно, жеманясь, рассказывал казначейский зять. Прокурор спросил:

      – Так, значит, он вернулся в трактир, а потом опять выбежал? Ага. Ну, а платок? Вы о платке, кажется, что-то упоминали? Он за платком вернулся?

      Казначейский зять вспомнил исплеванный красный Тимошкин платок, кисло поморщился и сказал гнусавя, с досадой:

      – Какой платок? Я никакого платка не помню.

      Как-то неприлично даже было и вспоминать-то ему об этом платке.

      Барыба привычным нюхом шел за вопросами прокурора. И когда дошло до платка, он уверенно сказал:

      – Нет, платка никакого не было. Сказал просто: дело наверху есть.

      Когда отпустили Барыбу, прокурор хлебнул холодного чаю и сказал полковнику:

      – Прикажете написать постановление о задержании этого самого Тимоши? По-моему, все эти показания… Я знаю, вы иногда чересчур осторожны, но тут…

      У полковника в кишках схватывало, подкатывалось, и он думал:

      «Черт знает! Эта исправничиха, толстая дура, что за провинциальная манера делать все жирным…»

      – Так, я говорю, полковник…

      – Ах, отстаньте, ради Бога! Пишите, что вам угодно. У меня ужасно живот болит.

      22. Шесть четвертных

      Как забрали Тимошу, никто даже и не удивился.

      – Давно туда и глядел.

      – Язык-то распускать он мастер был. Непочетник! О Боге-то все равно вон как об лавочнике Аверьяне разговаривал.

      – И всюду, куда не следует, носом совался, обо всех судил. Скажи пожалуйста, какая нашлась Маремьяна-старица – обо всех печалится.

      А Моргунов сказал:

      – Такие головы у нас недолго держатся. Вот мы с Барыбой поживем.

      Похлопал Барыбу по спине и поглядел на него иконописными своими глазищами, не то презрительно, не то ласково: поди-ка у него разбери – притворник он.

      Вечером в тот же день Семена Семеныча к себе пригласил исправник Иван Арефьич – на чашку чаю. И умолял Христом-Богом:

      – Наставьте вы этого своего… как его там… на путь истинный. Ну да, Барыбу-то этого. Чтобы поопределенней