Ловец человеков (сборник). Евгений Иванович Замятин

Моргунов:

      – Что ж, все они одинаковы. А настоящей все равно не найти.

      За пивом, глядишь, Тимоша, завел уж о своем любимом, о Боговом, начал на Моргунова наседать с хитрыми вопросами: а коли Бог все может и не хочет нам жизнь переменить – так где же любовь? И как же это праведники в раю останутся? И куда же Бог денет этих убийц министровых?

      Моргунов – не любит о Боге. Насмешник, наяный, а тут вот живо потемнеет, как черт от ладана.

      – Не смей мне о Боге, не смей о Боге.

      И говорит тихонько как-то, а жуть – слушать.

      Тимоша доволен, смеется.

      20. Веселая вечерня

      Постом Великим все злющие ходят, кусаются – с пищи плохой: сазан да квас, квас да картошка. А придет Пасха – и все подобреют сразу: от кусков жирных, от наливок, настоек, от колокольного звона. Подобреют: нищему вместо копейки – две подадут; кухарке на кухню – пошлют кусок кулича господского; Мишутка наливку на чистую скатерть пролил – не выпорют для праздника.

      Понятно, перепадало и Чернобыльникову, когда ходил он по домам, открытки расписные разносил и хозяев поздравлял с праздником. Где четвертак дадут, а где и полтинник. Насбирал Чернобыльников – и повел в чуриловский трактир приятелей: Тимошу, Барыбу да казначейского зятя.

      Выцвел к весне Тимоша, общипанный ходит, как осенний воробейчик, ветром шатает – а хорохорится, бодрится туда же.

      – Полечился бы ты, Тимоша, ей-богу, – крушился Чернобыльников. – Гляди, какой стал.

      – Чего лечиться-то? Все одно – помру. Да оно, по мне, и любопытно – помереть-то. Ну как же: всю жизнь в посаде кис, никуда, а тут – в неведомые страны, спутешествовать, по бесплатному билету. Чать, лестно.

      Знай себе посмеивается Тимоша.

      – Ты бы не пил-то хоть так, вредно ведь тебе.

      Нет, хоть ты что. Пьет, не отстает, по старому своему обычаю – пиво с водкой. И все в красный ситцевый платок покашливает: платчище себе завел – веретье целое.

      – А это, – говорит, – чтобы в благородном месте на пол не харкать.

      Ударили к вечерне. Старик Чурилов переложил серебро из правой руки в левую и перекрестился, истово, степенно так.

      – Эй, Митька, получи! – крикнул Чернобыльников.

      Вышли вчетвером. Веселится весеннее солнце, приплясывают колокола. Как-то и расходиться-то неохота, компанию разбивать.

      – Эх, люблю я пасхальную вечерню, – зажмурил глаза Тимоша. – Плясовая, а не вечерня. Пойдем всем обчеством, а?

      Барыба позвал в монастырь, благо он тут близко:

      – А после вечерни к монаху одному знакомому чай пить сведу, – чудак такой.

      Казначейский зять вынул часы:

      – Никак нельзя, обещался к обеду, а у казначея опаздывать не принято.

      – Ох, вот ушиб-то: не принято! – Тимоша засмеялся, закашлялся, полез за платком: нету. – Стой, ребята, платок наверху обронил. Сейчас сбегаю.

      Взмахнул ручками, вспорхнул, – воробейчик.

      Позванивают колокола веселые, идет нарядный народ к веселой пасхальной вечерне.

      – Погоди-ка, орут наверху… чего там такое? – навострил Барыба большие