Ловец человеков (сборник). Евгений Иванович Замятин

будочник, от которого когда-то прятался воровавший по базарам Барыба, – будочник вежливо козырнул.

      Барыба даже и рад был, что исправник уехал на убийство: походить бы еще по солнцу в новом кителе, и чтобы все козыряли. «Эх, хорошо жить на свете! И дурак же – чуть-чуть было не отказался». Сжимались железные челюсти, – разгрызть бы теперь какие-нибудь самые крепкие камушки, как бывало в уездном.

      – Эге-э! Вот что! Вот когда к отцу-то пойти. Дурак старый – прогнал, а пусть-ка теперь поглядит.

      Мимо чуриловского трактира, мимо пустых ярмарочных ларьков, по тротуару из прогнивших досок, а потом и совсем без тротуара, переулочком – по травке.

      У обитой оборванной клеенкой двери – эх, старая знакомая! – остановился на минуточку. Почти что любил отца. Э, да что там, весь посад бы сейчас расцеловал: как же не расцеловать, когда в первый раз надет китель с погонами, с ясными пуговицами.

      Постучал Барыба. Вышел отец. У-у, брат, постарел-то как! Седая щетина на щеках, спустил очки на нос, долго глядел. Узнал – не узнал, кто его знает – молчит.

      – Чего надо? – буркнул.

      Ишь, сердитый какой. Ну, не узнал, ясно дело.

      – Ну, не узнаешь, старик? А прогнал-то меня, помнишь? Однако, теперь вот – видишь. Три дня как произвели.

      Старик высморкался, вытер пальцы о фартук и спокойно сказал:

      – Слышал об тебе, слышал, как же. Добрые люди говорят.

      Опять посмотрел поверх очков спокойно.

      – И про Евсея, про монаха. И про портного тоже.

      Запрыгала вдруг седая щетина на подбородке.

      – И про портного, как же, как же.

      И вдруг весь затрясся старик и завизжал, забрызгал слюной.

      – Во-он из мово дому, вон, негодяй! Я т-тебе сказал, чтоб ты не смел к порогу мому приступать. Пошел во‑он, вон!

      Очумелый, вытаращил глаза Барыба и стоял, долго никак не мог понять. Когда прожевал, молча повернулся и пошел назад.

* * *

      Мутнело уже на улице. Сумрачный ветерок потягивал из окна.

      В чуриловском трактире за столиком, расставив ноги, руки в карманах, сидел Барыба, здорово уже нагрузившись. Бормотал под нос:

      – Ну, и наплевать. Из-з ума выжил. Нап-плевать…

      Но уже осело что-то на дне, замутило что-то. Не было веселого майского дня.

      В уголку против Барыбы примостились у столика трое краснорядских приказчиков: один, пригнувшись, рассказывал что-то, двое слушали. И вдруг все трое грахнули, залились. Должно быть, что-нибудь уж очень чудное.

      – А-а, так? А-а, ты так? Так я им, й-я им п-покажу всем, – бормотал Барыба под нос.

      Глаза у него заплыли, щерился злой четырехугольный рот, напряглись жевательные железные желваки. Приказчики опять весело грахнули. Барыба вынул вдруг руку из кармана и постучал ножом по тарелке – пьяными, спотыкающимися ударами.

      Подскочил половой, Митька – скугаревая башка, нагнулся, ухмыляясь одной щекой, обращенной к приказчикам, и выражая почтенье другой щекой – господину уряднику. Приказчики вытянули носы и слушали.

      – Пс-слушай. С-скажи им, что й-я им не п-пзволяю смеяться. Й-я им… У нас теперь смеяться с-строго не д-дозволяется…