История одиночества. Джон Бойн

мамы с папой, – сказал Том. – Вроде как на прощанье.

      – Наверное, дорогущая. – Я протянул ему фолиант.

      – Возьми, если хочешь. Мне она без надобности.

      Я рассмеялся, полагая, что он шутит, но лицо его было серьезно.

      – Нет-нет, она твоя, – сказал я.

      Том пожал плечами, взял Библию и небрежно бросил ее на тумбочку. За все годы он лишь раз-другой открыл эту книгу.

      – В этом приходе Том прослужил всего года два, – сказал я. Столь скорая замена удивляла: и без того за последние двадцать пять лет Том сменил немало мест. Ты живешь на чемоданах, говорил я.

      – Восемнадцать месяцев. Приличный срок.

      – Наверняка он только обустроился.

      – Он нуждается в перемене.

      – Конечно, это не мое дело, – начал я, прикидывая, не поможет ли робкое непокорство сорваться с крючка, – но бедняга Том уже достаточно наездился. Наверное, было бы справедливо оставить его в покое, не правда ли?

      – Как там у Шекспира? – широко ухмыльнулся архиепископ. – Не наше дело задавать вопросы?

      – «Им надлежит не вопрошать, но исполнять и умирать», – поправил я. – Теннисон, «Атака легкой кавалерии».

      – Разве не Шекспир?

      – Нет, ваше преосвященство.

      – Я был уверен, это Шекспир.

      Я промолчал.

      – Но суть не меняется, – холодно сказал архиепископ. – Тому Кардлу надлежит не вопрошать. – Он глотнул из стакана и добавил: – Это касается и Одрана Йейтса.

      – Извините. Я лишь хотел…

      – Не волнуйся. – Архиепископ прихлопнул ладонью по подлокотнику и снова улыбнулся – да уж, он умел развернуться на пятачке. – Конечно, тебе понадобится время, чтобы привыкнуть. Эти прихожане, которые каждый божий день дудят тебе в уши. И в первые два месяца море чая, на который зазывают старые склочницы, чтобы тебя оценить. – Он смолк и оглядел свои идеально ухоженные ногти. – А еще тебе придется опекать служек. Но ты умеешь общаться с мальчишками.

      Я застонал. Я знал, как управиться с подростками пятнадцати-шестнадцати лет, но никогда не имел дела с восьмилетней мелюзгой. Если откровенно, шумная детвора меня раздражает. На службах дети вечно егозят, а родители – ноль внимания.

      – Может, кто-нибудь другой за ними приглядит? – спросил я. – Эти малыши ужасные непоседы. Боюсь, у меня не хватит терпения.

      – Так воспитай его в себе. – Улыбка архиепископа опять угасла. – Воспитай, Одран. Впрочем, Том их усмирил, тебе не о чем беспокоиться. – Джим рассмеялся: – Знаешь, как эти служки его прозвали? Сатана! Прости меня, Господи, но это смешно, да?

      Я оторопел:

      – Это ужасно.

      – Будет тебе, они же дети. Безгрешные, когда не врут. Мальчишки всегда выдумывают прозвища. Помнишь, в семинарии мы тоже награждали священников кличками?

      – Да, но не столь жуткими.

      Повисло молчание; архиепископ явно еще что-то удумал.

      – Тут еще кое-что, – сказал он.

      – Да?

      – Вопрос щекотливый. Не для огласки.

      – Разумеется.

      Архиепископ поразмыслил